Лица и сюжеты русской мысли

В суммарном образе экзистенциализма, который рисует здесь Флоровский, у него, как и у Тиллиха, устраняется формально признаваемое им различие религиозного и атеистического его видов, причем так, что все это культурное и философское явление предстает по сути дела в контурах лишь своего атеистического типа. Кстати, несущественность деления экзистенциализма на религиозный и атеистический, прочитываемую в процитированной выше формулировке, утверждал в это же время, причем еще с большей категоричностью, Тиллих, подчеркивая, что «в действительности, однако, нет ни атеистического, ни теистического экзистенциализма»[317]. Он обосновывал этот тезис тем, что ответ на экзистенциальное вопрошание экзистенциалисты видят в занимаемых ими «религиозных или квазирелигиоз-ных традициях», содержание которых из их философий невыводимо.

Генезис своих философских взглядов о. Георгий не делал предметом публичной рефлексии в отличие от многих экзистенциальных философов своего времени. Это говорит о том, что в его манере открываться миру есть что-то от стиля «эссенциального» мыслителя – стиля академического и научного. Ведь экзистенциальному философу несвойственно скрывать в своих работах подобные, личностно окрашенные сюжеты.

Эллинское мышление было эссенциалистским и субстанциалистским. Персоналистическим и историческим оно не было. Не было оно, как мы уже сказали, и экзистенциальным, по крайней мере в современном смысле слова. Ведь для того чтобы мысль была экзистенциальной, недостаточно, хотя и необходимо, быть включенной в систему «духовных упражнений», питающих и поддерживающих человека в «трудностях существования», как это было в античных школах, например у стоиков и эпикурейцев. У о. Георгия христианская мысль противопоставляется эллинской учености, что проясняет его понимание экзистенциального и исторического характера богословия отцов и его собственного, поскольку оно ориентируется на него.

Центральное место в православной антропологии занимает понятие обожения. Отождествление с Богом по сущности невозможно: между Творцом и тварью не может быть тождества. Обожение достигается не по сущности, ибо сущность Бога недостижима, а по Его энергии. Экзистенциальность мысли, таким образом, как минимум предполагает неэссенциалистскую или несубстанциалистскую онтологию. Какую же именно? Персоналистическую, говорит о. Георгий: св. отцы «размышляли в терминах персонализма»³⁴. Это означает, что такое богомыслие опирается на событие личной встречи человека с Богом. В таком событии Бог опознается как Божественное присутствие, а не как наличная сущность. Событие, встреча, персонализм, присутствие – весь этот категориальный ряд отсылает нас к тому, чтобы максимально сблизить экзистенциальное и историческое измерения.

Историчность реальности мыслится Флоровским вместе с ее экзистенциальным характером. Именно персоналистическая онтология соединяет экзистенциальность и историчность реальности. Действительно, в философии истории о. Георгия в центре стоит человек, свободно и ответственно действующая личность. Поэтому у него экзистенциальность и историзм – сопряженные, неотделимые друг от друга категории. «Противоборства и напряжения, – говорит о. Георгий, – одновременно и исторические факты, и экзистенциальные ситуации»[318]. Это они вовлекают историка в экзистенциальное самоопределение. Мы видим, что философский экзистенциализм и богословско-историческая мысль Флоровского говорят на одном языке. Главная задача историка, пишет о. Георгий, «встреча с живыми людьми»[319]. Поэтому, подчеркивает он, «историческое знание должно быть – и в действительности является – знанием экзистенциальным»[320]. Проводником экзистенциальности в сферу истории выступает церковь, поэтому в богословии Флоровского центральное место принадлежит экклезиологии («Церковь – закваска истории»)[321].