Лицедеи

— Сегодня придет Гай. Я больше не в силах его выносить. Я говорю не о финансовой стороне, хотя денежные расчеты неизбежно примешиваются ко всем нашим делам, ты согласна? Я хочу сказать, что Гай стал чем-то вроде балласта.

Сильвии казалось, что где-то внутри Греты притаилась другая женщина и она так жаждет вырваться на волю, что Грета вынуждена хотя бы дать понять о ее существовании.

— Чем-то вроде балласта на судне? — неохотно спросила Сильвия.

— Да. Да. Самое трудное, что я до сих пор узнаю в Гае своего ребенка! А трое других… Эти взрослые люди часто кажутся мне совершенно чужими.

Гермиону Сильвия знала только девочкой, но за Гарри и, пожалуй, Розамонду все-таки обиделась.

— В этом доме, Сильвия, всем живется нелегко. За исключением Сидди, от него требуется лишь покорность. Как поживает твоя мать?

— Очень хорошо, — сдержанно ответила Сильвия.

Грета допила чай, поставила чашку и улыбнулась.

— С твоим отцом часто бывает трудно. Самое лучшее — разговаривать с ним ласково, несмотря ни на что. Он нуждается в ласке, только не в моей.

— Мне кажется, и так понятно… — Сильвия с раздражением услышала в своем голосе обиду и высокомерие, напомнившие ей Молли, но не могла остановиться, — мне кажется, и так понятно, что я буду с ним ласкова.

— Конечно, — вежливо ответила Грета.

— Мне кажется…

— Выслушай меня. Я бы очень хотела, чтобы он не отталкивал меня. Но он не может. Для него это означает признать свое поражение. Хотя поражение — единственное, что может убедить его.

— Убедить в чем?

— Убедить смириться со своим положением.

— Смириться с болезнью? Разве не лучше сопротивляться?

— Я хотела сказать: смириться со смертью. — Грета внезапно поднялась со стула. — Пойду все-таки взгляну, может быть, Джек проснулся, — сказала она с раздражением, как будто, переменив тему, переменила отношение к Сильвии: перестала возлагать на нее надежды.

Это было похоже на прежние столкновения с Гретой, когда Сильвия неизменно чувствовала себя виноватой. В душе ее медленно поднималась волна обиды. Она вскочила со стула, безотчетно надеясь погасить обиду движением. Но идти было некуда. Сильвия стояла у окна; прижимаясь лбом к стеклу, она страстно молила судьбу позволить ей вернуться назад, в свой мир. И никогда еще ее собственный мир не казался таким простым, безоблачным, радостным.

Грета возвратилась почти сразу.

— Он все еще спит. Но все равно, Сильвия, входи, входи. Он увидит тебя, как только проснется. Ему, конечно, будет приятно. Если он позовет Сидди, скажи, что Сидди вернется только после обеда, а Гарри скоро будет здесь.

В первую минуту Сильвии показалось, что, несмотря на резкие перемены, отец стал больше похож на самого себя. Но это впечатление исчезло еще до того, как она закрыла за собой дверь. Идя по комнате, она уже видела в кресле на колесах просто незнакомого старика, больного, но хорошо ухоженного старика, сохранившего даже во сне чувство собственного достоинства. Спинка кресла была опущена, так что он полулежал, опираясь головой на подушку. Рядом с ним на столике стоял телефон, лежали газеты, туалетные принадлежности, напечатанный на плотном картоне алфавит и словарь, о которых говорил Стюарт. Сильвия подошла поближе, отец пошевелился, подушка соскользнула, и он внезапно съехал вниз. Сильвия замерла, ожидая, что отец проснется, но он продолжал спать. Сильвии хотелось поправить подушку, одернуть пиджак, причесать отцу волосы — вернуть ему прежний благообразный вид, но ей мешали робость и неумение. В туристских автобусах не раз кому-нибудь становилось плохо, и всегда находился кто-то — обычно женщина, редко мужчина, — кто опускался на колени и делал, что нужно, так как Сильвия, хотя и знала теоретически, как оказать помощь, и даже могла дать совет, не отваживалась применить свои знания.

Жесткие пряди все еще густых волос отца спутались. Стюарт, поглаживая свои волосы, как-то сказал: «Единственная ценность, доставшаяся мне по наследству». Стюарт был шатеном, только несколько более светлых волосков в бровях напоминали о том, что его отец, Джек Корнок, был рыжим.