Мама
У Гали-горы зазвенело в бедре во время расстановки товара. Новости: мама за Бога сработала, сотворила потоп. Галя потопала к администратору зала — отпрашиваться правдой: управдом сказал, что мама вроде создателя — смыла живых людей. Администратор ступал важно, министром или Людовиком Четырнадцатым: товары, полки — золотые канделябры, парики, зеркала. Повелеваю и разрешаю, ибо гипермаркет — это я.
Мама-раздавленная-ягода улыбалась ну-да-вот-так-вот-дочкой. На гору кинулась русалка-соседка с плечами в мокрых волосах. Русалка-ругалка орала на Галю-гору, получая эхо. Оставила хозяйничать мать-алкоголичку, которая оставила кран! Мама не то что бог — она Иоанн Креститель, Вареньке двух месяцев от роду воду в колыбель пустила, а если бы кипяток?! Слыхали, село-пяток-домов-Давыдково, мама Гали-горы теперь Вареньке крестная мать?! Оставила хозяйничать мать-алкоголичку, которая оставила кран! Второе дитё, в церкви крещенное, — Луку семи лет — чуть было не треснуло током из мокрой розетки. Оставила хозяйничать мать-алкоголичку, которая оставила кран! Кого заставить отдавать за новорожденный ремонт: потолки летящие, пол-стелющийся-ногами-любимый, мебель-дерево на заказ?! Русалка ревет, плачет сиреной. Прокляну-наколдую. Галя-гора молчит, эхо копится, твердеет, кусками сыплется. Мать-раздавленная-ягода улыбается. У русалки когти, красные глаза, сейчас-сейчас вцепится, утащит сейчас к себе в пучину на пятый этаж, раздерет на куски — и поминай как звали. Галя-гора.
Два шажочка не дотягивал до Бога. Первый: вымок в потопе, от него не спасся (целый Бог, неполовинчатый, спасся бы), рубашка мокрая под пальто, и джинсы мокрые до щиколоток. Второй: женатый. Откуда у Бога жена? Дети — куда ни шло, не жёны ж. Запыхался — Луку и Вареньку к бабушке на семейной машине. Часто дышит, кадык пляшет, венка на шее бьется. Жену Дашу успокоил одним движением. Русалку-ведьму смыло, осталась красавица. Всех рассадил в комнате, как садовник. Гали-горы маминой неуборкой не побрезговал. Говорил, спрашивал, чудо творил: мама сделалась трезвой и приятной, и гора сама обрела дар речи. Расцвели.
Полубог видит не все, но многое. Понял, какие соседи люди, ничего-не-взять люди. Им старший ничего и не дал, чтобы отнимать. Понял и простил. Бог прощает, и Полубог прощает. Из вежливости, из формальности, из любви к жене: про работу, краны, сантехника. И тех успокоил, и Дашу. Все отдышались, успокоились, как будто и горя не знали. Мама учуяла, что прощены. Даша догадалась — поблагодарила судьбу за мужа. Галя учудила-попробовала улыбку: горы говорят, горы улыбаются. Она сразу узнала Полубога, что тут неясного. Глаза ясно-византийские, с икон, язык грамотный, радостью светится, красоты небесной.
мама: Ты чего?
галя: Ничего. Я начинаюсь.
Начинка из любви — главного концентрата жизни. Начало Гали. Нечаянное рождение, праздник Рождества. До Полубога Галя — гора, после Полубога — человек. Любяще-дышаще-понимающий. И что теперь делать человеку?
Могла бы организовать себе мающееся счастье. Переехать к маме. Терпеть перечень ее бутылок, воней (вон отсюда, если тебе пахнет!) и скандалов. В кандалах обязанностей, оскорблений и забот. Зато близко к Полубогу. Полуслучайная лестница, полувыглядывания в окна. Лечь на линолеум, различать шаги и речи. Гладить холодный линолеум. Ладить с растущими детьми и даже Дашей. Через десять лет научиться здороваться с Полубогом не бормотанием. Обменяться с матерью комнатами через сто тысяч ругательств и слушать, как стонут по ночам в спальне. На пальцах считать дни до окончаний отпусков и на память — Полубожьи седые волосы. И душу отдать одним днём с Полубогом. Счастье же? Наивысшее, наибольшее, наитяжелейшее счастье для Гали-горы.
Но где это видано, чтобы горы жили над богами, даже над полубогами; и даже после-горы — новорожденные люди? С такой любовью даже отдельно от Полубога дышать можно. Разве ж это отдельно, когда на одном свете, под одним солнцем?