Лицей 2018. Второй выпуск

Гремио в три скачка оказался на сцене — и в масштабах был особенно заметен его низенький рост, нелепая ширина галифе — и начал бегать из одного конца в другой и что-то кричать. Актеры замолчали, застыв на месте. Весь зал оцепенел, и администратор наконец отлип от съемочной группы, а Валере и не надо было командовать. Впрочем, все эти благостные условия не спасали Гремио, голос которого — и это тоже стало особенно заметно сейчас — никак не годился для такого зала. Валера морщился, поправляя наушник и, видно, понимая, что скромненькой пушкой это не поймаешь. Надо было сразу выдвигаться в первые ряды, но кто же знал. Гремио хрипел, хрипел, хрипел. То, что лозунги он чередовал с какими-то песнопениями (Олег разобрал: «С нами Иоанн!»), тоже пониманию не способствовало. Выкрики непесенные были посвящены, кажется, тому, что это наша история и мы не позволим либерастам, инородцам…

Олег больше следил уже не за сценой, где все было безнадежно, а за седой головой. Коноевский не шелохнулся. Вокруг него бушевало море. Кто-то куда-то бежал. Дали свет.

Продолжая хрипеть, Гремио достал из своих мешков два больших стеклянных сосуда, молоток, торжественно тюкнул, и по залу прокатилось: а-ах! Какие-то дамы уже пробирались к выходу. Что это у него, было почти неразличимо из-за огней рампы, отсвечивающих в стекле. Олег-то, конечно, знал: час назад в студии Гремио долго, подробно и как-то со смаком демонстрировал заспиртованных младенцев. Невинный вопрос Олега: «А где вы их взяли?» вызвал нервную реакцию героя, потому что не укладывался в логику его повествования. Логику и без того непросто было понять. Отправной точкой служило что-то в духе «на руках Ельцина — кровь тысяч русских нерожденных детей», но при чем тут опять же Ельцин, Олег уже и не пытался проследить. Гремио в студии сбился, сначала пытался продолжить про хаос девяностых, потом огрызнулся типа: а какая вам разница, сейчас много коммерческих кунсткамер, потом потребовал все сначала — сложный клиент. Сейчас ему тем более не удалось объяснить залу, что это младенцы и что кровь тысяч…

Оцепенение наконец спало. Половина зрителей повскакивала с мест, кто-то заорал: «Милиция!», кто-то из коноевского окружения вел себя более хладнокровно и начал выводить людей по секторам. В планах всё было более стройно, но сейчас, кажется, все испугались химической атаки, теракта, чего-то такого, постороннего. То есть акция Гремио имела обратный эффект: защитник традиций и как бы государственности, он выглядел сейчас как фанатик-террорист, чего-то сам испугавшийся, затравленный, зажатый в богатом театральном свете, будто вместе с формалином улетучились и все слова. Он, можно сказать, покорно дождался охраны и позволил себя увести — ставший вдруг смиренным маленький человечек. Со всех сторон Олега и Валеру толкали, в гвалте звучало что-то про вызванную полицию, то есть надо было делать всё быстро. Тем более, наблюдая за глупым перформансом, Олег прохлопал ушами главное. Когда он перевел взгляд на седую голову, ее уже не было. Коноевский исчез, ушел, убежал, увели. Черт! Ладно.

Впрочем, для «творческих задач» Олега сам Коноевский был бесполезен. Как это ни странно для героя документального фильма. Не странно. Говорят, когда Элвиса нашли мертвым в ванне, его продюсер (Кто это был? В голове Олега вертелось неуместное «Айзеншпис», хотя почему «неуместное»?) сказал: «Какой ужас. Но ничего. Мертвый Элвис еще лучше, чем живой».

Почти такая же история.

Так что Олег пихнул Валеру, увлекшегося подсъемкой бегущей богемы, и повел его наперерез толпе к малоприметной двери, у которой уже ждал, как было условлено, начальник охраны. Ждал и нервничал.

— Вы же сказали, что… — начал он с обидой.

Ну да, ну да. А кому и когда «Файл» говорил правду?

Рядом застенчиво топтались два качка-подростка, подручные Гремио, которые почему-то не были задействованы в постановке своего духовного отца. Но ведь и к лучшему, иначе бы их тоже увели. Хотя и выглядели они подозрительно — в черных худи, как из фильмов про банды Гарлема, — по крайней мере для этого места и для «Гамлета», билет на который стоил как на самолет.

Возле сцены всё же пахло: то ли мертвыми младенцами, то ли формалином, то ли какими-то медикаментами.

Они пошли темными закутками и сложными коридорами гуськом — странная компания. Шпана в худи и охранник подчеркнуто не замечали друг друга. Как собаки и кошки в очереди к ветеринару. Олег когда-то сидел в такой очереди, восхитился и запомнил. До мест, где они сейчас шли, никогда не добежала бы никакая полиция: внутри театр оказался реально катакомбами. Это вряд ли можно было назвать закулисьем; скорее большим и очень старым хозяйством: древний линолеум, облупленные двери, какие-то лампочки на шнурах — непонятно, на что идут тысячи и тысячи рублей с модных премьер. Олега всегда забавлял контраст между вылизанными фасадами и разгромленной изнанкой строений на «золотом километре России», как называли в пафосных путеводителях то Тверскую, то Арбат.

— Вот это, — сказал Олег. — Что здесь?