Лицей 2018. Второй выпуск

— Скажу откровенно, я возмущен. И не только потому, что когда-то имел честь смотреть в роли Гамлета Володю Высоцкого. Потрясающего. Потрясающего… Мне не хочется думать о деградации искусства, потому что это означало бы, что всю мою полувековую службу русскому театру можно перечеркнуть — если мы всего лишь группка слепцов, которые ведут друг друга в пропасть… да уже начали в нее падать, так сказать… Смею надеяться, что это деградация только отдельных ветвей, отдельных школ, которые сегодня, здесь, злоупотребляя гостеприимством прославленной сцены, демонстрируют свою полную несостоятельность… Но все же позволю себе вернуться к настоящему искусству, к настоящему «Гамлету» и Володе Высоцкому, который сказал мне тогда…

Олег сделал энергичный гаишный жест, и вышколенный советский профессор понял и увидел, хотя и глазом не повел.

— Я хочу напомнить, что это были семидесятые годы. Годы колоссального расцвета не только Таганки, но и в целом искусства, духовной жизни, духовного окормления. И обратите внимание, какой контраст! Примерно в те же годы помещает действие своего, с позволения сказать, «Гамлета» господин Коноевский. Более того! Он ведь делает героем не Гамлета, не кого-то, а само время и само наше тогдашнее общество! Это, значит, у нас там прогнило всё в королевстве! Это, значит, у нас атмосфера тотальной лжи, разложения, двурушничества, низости… Тотальной, я подчеркну, всеобщей низости!

Голос профессора гремел под сводами. Эстетствующие пенсионерки с интересом свесились с перил.

— Вы знаете, это ведь пародия не на брежневское время. А ведь, казалось бы, именно его Коноевский так нарочито выпячивает. Послушайте, но ведь это просто китч! Он делает Розенкранца и Гильденстерна советскими журналистами, которые вынуждены тотально говорить неправду, и как апофеоз этой измены призванию они сидят и коллективно сочиняют мемуары Брежнева — «Малую землю», «Целину»… Вы знаете, мне как человеку, который пятьдесят лет в критике, в журналистике…

— Владимир Антонович, хотелось бы понять…

— Да. Я веду к тому, что это ведь не просто бред и дурновку-сие. Это не просто низкопробные эксперименты с классикой. Это даже не просто политическая, историческая пародия, хотя понятно, что могут быть и негативные суждения о Брежневе и его времени — у нас ведь, в конце концов, демократическое общество…

— Владимир Антонович!

— Да. Но это еще и русофобия! — Профессор поднял палец и хорошо замолчал. — Чистейшей воды русофобия. Отрицание не только наших ценностей, но и права на то, чтобы русское общество — в разные этапы, пусть и непростые, — имело цивилизованный облик. «Гамлет» у Коноевского — это не больше чем повод заявить о том, что благородным может быть только внутренний эмигрант, метящий во внешние, а окружен он тотальным пьянством, воровством, казнокрадством, оскотини-ванием…

Несмотря на то что фонтан было не заткнуть, Олегу нравилось — в перспективе. Как минимум ключевые моменты вроде «русофобии» нарезать можно было хорошо. Он запоздало пожалел, что не поставил профессора к другой стенке, так, чтобы сзади был Высоцкий, но и ладно. Тем более, выпалив залпом втрое больше оговоренного, профессор вдруг как будто выключился, быстренько закруглил разговор и почти побежал обратно в зал. Валере пришлось даже догонять, чтобы вернуть микрофон.

Так. Пока всё вроде складывается. Выдохнуть — и дальше.

Олег не был склонен к жестам типа «с богом» и прочим «сверим часы», но тут пришлось действительно сверить и выдержать четыре минуты перед тяжелыми деревянными дверьми, у которых парень из охраны предусмотрительно подменил билетершу. Им подобрали неплохую диспозицию: скромный боковой ход, позволявший до поры оставаться незамеченными в проходах, но быстро затем оказаться перед сценой. Все было идеально просчитано по схемам зала. Короче, маленький «Норд-Ост».

Однако на сцене Олег сразу увидал такое, что коротко ткнул Валеру, и они немедленно выдвинулись на середину, никого не дожидаясь. На сцене стоял трап. То есть настоящий авиационный трап, причем советский, где самоходная часть внизу — это такая машинка из шестидесятых, как в классических иллюстрациях к «Незнайке». Господи, где достали? Как втащили в театр?.. Не склонный демонизировать своего героя (как делали многие), Олег готов был на миг поверить в сверхвозможности Коноевского… Уже потом он рассмотрел другой реквизит, тоже масштабный, но, конечно, примитивно-картонный: нечто вроде египетских пирамид, оклеенных баннерами в виде чеков «Березки». В общем, за этим стояла символика, которая мало что говорила людям его поколения (сам-то он вычитал про «Березку» в рецензиях), поэтому пока он больше оценивал всё технически: насколько внушительно будет смотреться в кадре.