Лицей 2018. Второй выпуск

громкоговоритель тишины,
извини, что я тебя не слышу,
я и сам вещаю со стены,
не хотел, но занял эту нишу.

двое пьяных, ангел и монтер,
привинтили и ушли куда-то.
если б руки — тут же распростер,
не Христос, но тоже жутковато.

можно все, и за спиной стена,
где двукрылый? где монтер-хранитель?
и какая, к черту, тишина?
больше шуму, тихоговоритель!

«Звонил отец, и я базлал с отцом…»

звонил отец, и я базлал с отцом.
не думаю, чтоб он бухал спецом,
а просто — отчуждение, усталость,
оглох на ухо и болит нога,
зарплаты не осталось нифига,
а сыну ни за что тогда досталось.

достались избиения, детдом,
и он оттуда выбрался с трудом,
поступку было место и проступку,
и вырос он писатель и гордец.
об этом, правда, думал не отец,
а думал я, когда повесил трубку.

«Пока мой город изнывает от…»

пока мой город изнывает от
политики, жары, литературы,
пока еще не кончился завод
у сердца и другой аппаратуры,

пока мы говорим друг другу «ты»
и в транспорте отдавливаем ноги,
пока у дня хватает долготы
и времени — у нас — на диалоги,

пока добры, безумны, влюблены
и быть свободным позволяет смета,
попробуем еще и без войны —
а вдруг у нас получится и это.

Номинация Проза

Второе место

Игорь Савельев. Ложь Гамлета (Повесть)

— Ленинградка стоит, — сказал Хижняков с таким видом, будто всё, пипец, расходимся.

Ну, то, что он не хотел ехать, было видно и так. Прежде чем сесть за руль, он четырежды обошел машину и, кажется, готов был уже поссать на колесо, как космонавт перед стартом. Есть такая традиция. С автобусом, который подвозит к ракете.

— Да вроде рано еще.

— Не, в это время всегда стоит.

Хижнякова и не узнать. Обычно-то он мастер весело обскакать пробки, рассекать по дублерам и с трудом разворачиваться в переулках (Ford Transit — исполинский, в некоторых местечках Европы городские автобусы и то меньше). Да ему, кажется, по кайфу было и в пробках. Ему, видимо, нравилось, что водилы узнают, сигналят — реагируют на все это многогранное, громадно-угловатыми буквами FILE. Логотипами по всем бортам и во всех проекциях были по-армянски щедро разукрашены все машины телеканала. Тот же Хижняков радостно называл свое шестиметровое чудо-юдо ECTO-i тачкой «Охотников за привидениями».

— Да нет, не стоит, шесть баллов, — сказал Гремио, мигом слазив в айфон.

Олега это слегка восхитило. Настолько не вязалась хипстерская яблочная проворность с обликом ряженого в шапке-кубанке, красных шароварах, в гимнастерке, до пупа увешанной какими-то казачьими, а то и вовсе придуманными орденами. Можно сказать, в Олеге впервые проснулся профессиональный интерес. Только что они — и интерес, и сам Олег (почти) — дремали, когда час вымучивали нудное студийное интервью. Великий и ужасный Гремио перед камерой не то что терялся, но нудел, просил переписать, а начинал снова с бессмысленной отглаголицы, с выпученными глазами. Все это было скучно. Заподозрить в нем иную форму жизни, хотя бы по бесовскому айфону с уклоном в розоватую бронзу, — уже не скучно.

— А мне давно было интересно с вами пообщаться, — соврал Олег, когда отъехали и на первой же улице встали в пробку (Хижняков мрачно торжествовал).

Гремио молчал. Разумеется, ответных комплиментов не дождешься: Олег ведь человек без лица.

— Это правда, что ваша настоящая фамилия Валиуллин и вы бывший офицер ФСБ?

— Не думал, что такое уважаемое издание повторяет уличные сплетни, — парировал ряженый.

— Ну, это спорный вопрос.

— Что?

— Корректно ли называть телевидение изданием. — Олег обезоруживающе улыбнулся и дальше сохранял ласковую улыбку, хотя всякий журналистский интерес, мелькнувший было, у него пропал.