Лицей 2019. Третий выпуск

Потом у него от бокала шампанского заболела голова. А после подъёма по ступенькам сердечко кольнуло и ёкнуло много раз. Печёнка взвыла. Сон пропал. Морщины без спросу заявились на молодой и весёлый лоб. И вообще как-то спина хрустеть стала. Неладное Верный заподозрил, когда уж и друзья стали замечать за ним дряхлость.

Пошёл по врачам. На полное обследование денег не хватило — проверил самое необходимое. Сердце изношено, как у семидесятилетнего. В лёгких — кто-то прожёг сигаретою дырку (хотя он бросил год назад!). Печень подменили на сапожничью. Спина — надорванная. Глаза — бастуют. Ну а эрекции — ему не видать уж никогда.

— Да что ж это такое?! — завопил Верный на врачиху.

— Ста-а-арость, — протянула та уныло. — Теперь быстро стареют. Прямо напасть. Экологическая обстановка отвратительная…

Не дослушав её, Верный побежал в гости к Безверным. Бегать было трудно. (Кажется, у него был ещё и ревматит.) В Кривоколенном Верный никого не обнаружил: в квартире, во дворе, в ресторанчике «Одесса»…

Улочки раздражали своими капелями. Верный шёл к Ивереню.

— Где твой клятый еврей?! — спросил он прямо, брезгуя экивоками.

— Батюшки! Я и не знал, что вы записались в антисемиты!

— Чего?.. Я про время! Ты мне скажи: ты сам у него покупал?

— Наши цепи скованы из стрелок часов… — проговорил Иверень куда-то в сторону. — Как-то всё нужды не было. Потянуть хотел, а вот как надо будет… Я-то думал, тебе позарез нужно, — Иверень озадаченно бубнил.

— Да поговорить мне надо было! Про даму одну и о смысле жизни немножко. Но какая разница теперь? Я обеими ногами в могиле!..

Он расплакался и бросился на пол в натуральной истерике. Тело прервало сантименты и заставило раскашляться. Иверень разжалобился:

— Ну опять ты из-за смысла жизни, Антош…

— Ты издеваешься, что ли?! — Верный пополз вон из квартиры.

Когда он выползал на Солянку и соображал, как бы понеприметнее добраться до метро, минуя наряд милиции и множество снующих ног, — его вдруг нагнал Иверень, ведя за собой двух странных ребят.

— Антош! Ты смотри, кого я нашёл!

Эти двое были обнимальщики, встреченные ими под Рождество.

От радости Верный разыскал силы, чтобы встать. Он опирался о ребристую стену дома — точно не парубок, а дерево под спил.

Его бросились обнимать, хотя костями Верный был слаб. Но сытый голого не разумеет, так что обнимали его до самых до криков.

— Господа, от вас зависит буквально моя жизнь! — заговорил Верный, сплёвывая красным. — Вы знаете того еврея, которого под Рождество пытались обнять?

— Отчего ж не знать? — они отвечали хором. — Известный мошенник. Годы у людей ворует.

Верный с ненавистью глядел на Ивереня.

— Ну, голубчик, я ж не знал, — оправдывался тот. — Просто запомнил: экстравагантный ремесленник. А вы, господа, не знаете, где он сейчас?

— Отчего ж не знать? На «50 лет Победы» смылся. Всех в Петербурге наколол, всех в Москве наколол — и свалил на ледокол, — откаламбурил один из двоицы, не то толстый, не то тощий.

— Вы про атомный ледокол, что ли?

— Ну да. Туда легко попасть, если с харизмою ходишь. А похититель ваш… Но вы ничего! Мы вам поможем. А то и сами как бы виноватые…

— Ну и куда мы? — спросил, мучительно откашливаясь, Верный.

— В Мурманск. У нас как раз машина.

Экспедиция собралась знатная: два тоще-толстых, которых никто так и не научился различать, изнеженный и бесполезный Иверень и буквально помирающий Верный, из-за которого вся эта свистопляска и началась.

В порту люди знающие сказали, что догнать ледокол ещё можно — отошёл два дня назад, — но только если очень повезёт с погодой.

А с погодой очень не везло. Был март — лёд понемногу начинал стаивать: пока только снизу. И волны шли. На льду Северного-Ледовитого появилась куча торосов и непотребщины, через которую можно продраться только с лопатой и матерщиной, вперемежку с честным словом.

Это в первый день. А первый день они шли образцово — и вполне себе нагоняли, держась заледенелого, но всё ещё воодушевляющего следа.

Ночью, когда они, перекурив и перекусив, пытались влить в слабеющие губы Верного хоть немного супа, налетела вьюга. И хотя джип был мал да удал, но такой слепящей, угрюмой, страшной и комкастой снежной каши на их памяти мать-природа ещё не народила.

Наугад и на авось — двигались. То ли худой, то ли толстый вылезал из машины и, предоставляя лицо пощёчинам ветра, пытался направлять машину. Кончилось тем, что он чуть не свалился в прорубь.

Таким весёлым и смерти подобным образом они всю ночь шарохались и тыкались по дребедени снега, не то как в тумане, не то как в саже, не то как в пустыне, а впрочем, так и вовсе никак. Утомились все — даже не встававший, но очень переживавший Иверень, — и машина встала на пустом месте. Совсем отчаявшись, толстый и тощий заглушили двигатель.

Солнце слепит и прокрадывается под веки. Громкие радостные уханья труб. Проснулись. Немыслимый железный здоровяк взрывал своим носом ледяную корку совсем рядом. Все, кроме Верного, вышли, чтобы встретить здоровяка и выразить ему почтение. На чёрно-красном боку:

50 ЛЕТ ПОБЕДЫ