Лицей 2019. Третий выпуск

Юда улыбалась и выстукивала ритм по коленке, глядя в своё отдельное окно. Вдруг резко обернулась и спросила у меня:

— А ты на гитаре играть умеешь?

— Нет, — соврал я зачем-то. (Да и борода у меня не растёт.)

От Ишима до Омска вёз дальнобойщик — сухой и очень молчаливый. Кажется, единственное, что он сказал, было:

— Нет, не понимаю я тебя. В чём прикол этого автостопа твоего? Вот смотрю я на трассу — и застрелиться хочется.

Я смотрел на трассу — прямую, как винтовка, — и мне тоже хотелось.

Высадил на Тюкалинском тракте. За лесом маячили две трубы асфальтового завода, впереди — теплотрасса. Я самонадеянно шагал в надежде скоро увидеть табличку «Омск». В ногах мокрело, на душе холодело, на небе темнело. Я опять вытянул руку. В машине даже не заговаривал. Слушал:

This is the only thing that I am sure of
And that’s all that lives is gonna die.
And there’ll always be some people here to wonder why.
And for every happy hello, there will be good-bye[11]

.

Через замёрзший Иртыш: белый и покойный. Высаживают прямо за мостом. Чугунный город. Меня приветливо обступают хрущёвки, которые сливаются в два бегущих здания — справа и слева. Чуть впереди — такой же точно домик шпилькой грозит небу. А на лавочке молчит старичок.

Местные научили меня, как ехать до Старо-Восточного кладбища. На дряхлом, с бархатными шторами пазике я ехал мимо похожей на пулю церкви и бесконечно серого завода. Я слушал «Петрушку» Стравинского и видел грязный, в потёках, забор ромбиками, который венчала унылая колючая проволока. А на нём — крупными белыми буквами:

СИСТЕМЫ НЕТ

Мы прибыли на пустырь — ни мыша, ни камыша, — кондуктор сказал, что мне выходить. Потом подмигнул и шепнул: «В пустоте, да не в обиде, а?» Очередная шиномонтажка и магазин запчастей. Снег опадал нерасторопно. Скоро должны были зажечься фонари.

Я ходил по этому лесу, стараясь не напороться ни на чей заборчик. Присыпанные снегом кресты походили на майоров — вот берет, вот погоны. Иногда я всё-таки вылезал из сугроба (всё кладбище было сплошной сугроб) и прыгал на одной ноге, вытряхивая снег. Кажется, были указатели, но снег залепил их намертво. Деревья танцевали пляску смерти. Я выдыхал туманы.

Наконец, нашёл.

Пузатый камень с крестом. Укрытые снегом несколько тюльпанов. Выцветшая, зелёная, тысячу раз виденная фотография: на фоне сплетения обтрепавшихся веток и неуверенной, но всё же вечной весны — Летов в выцветшей косухе опёрся о какой-то сук; кривозубый, сальноволосый, с прищуром и насмешливыми бровями — он улыбается.

Я постоял с минуту, глядя на него, и пошёл торной дорожкой обратно.

Здесь было так же холодно, как и везде.

октябрь 2018

Коробок

По морозному снегу, к вечеру, окрепшему в самый настоящий дубак, шёл не москвич, не петербуржец, не иностранец, а вообще непонятно кто.

Лиц этот непонятный не разбирал. Преданно шёл по улице; когда она перебегала в другую — перебегал вместе с ней. Разглядывал неулыбчивые окна и фонари им под стать; удивлялся, что такой тусклый денёк по привычке продолжают называть Рождеством. Только торопливый хруст под подошвами осенних ботинок и напоминал о празднике.

Он завернул в тупичок, не обращая внимания на «охи» и «ахи» уставших за день ступенек, взбежал на третий этаж, нашёл отстающий звоночек, хлопнул по кнопке — и его чуть не прихлопнули дверью. Непонятный по фамилии Верный отскочил и увидал пухлую, теплом разящую фигуру, к которой он стремился по улицам, вон из дома, неся в кармане осколки своего сердца.

Надумал он тучу мыслей — и хотел их прямо с порогу вывалить. Получатель мыслей — стоял: в тапках и безрадостно-учёном виде. Усы покрывали лёгкие — шуточные — седины. На отвороте пиджачка забылась визитка:

АНДРЕЙ ИВЕРЕНЬ

СОТРУДНИК СОРТИРОВКИ И УБОРКИ УЛИЦ

Обрадовавшись, Верный с грохотом споткнулся о совсем ненужное:

— Здравствуйте, Андрей Степанович, у вас не найдётся для меня немного времени? Буквально часочек — не больше.

— У меня? Времени?? — очень удивился Иверень. Он опомнился и сунул визитку в карман. Мало ли кто пройдёт? Ещё узнают, что это он убирает улицы с карты Москвы. По домочку, по другому — ан, убирает. — У меня времени нет, простите. Но я знаю, где можно купить. Пойдёмте.

Верный отшатнулся и прищурил левый глаз.

— Ну, чего встали? Пойдёмте. — Иверень уже запер дверь. Он забыл снять тапки, но махнул рукой. — Тут недалеко.

— Там минус тридцать, — осмелился напомнить Верный.

— Идёмте-идёмте.

Улицы плелись, как линии, проведённые без линейки. Идя, болтали о пустяках. Вопросы Верного никак не хотели звучать вслух, а Иверень никак не мог навострить дружеское ухо.

Когда их шаги зазвучали по Кривоколенному, из Армянского переулка раздалось истошное:

— Помогите! Режут!