Лицей 2019. Третий выпуск

Они посмотрели на меня недоверчиво. Я разуверился, могу ли.

— Раз так, давайте я расскажу, как сюда угодил, — сказал Вовчик.

— Да слыхали уже! — отмахнулся Петруха. Это он устроился на земле: лежал на боку, а теперь перевернулся на спину с намерением уснуть.

— Всё равно нам ещё сидеть и сидеть, — сказал Вовчик.

Я поддержал (всё равно в ночи дороги не найти) и, разморённый, лёг на дрова. Под головой моей оказалась Вафля, но она не возражала. Вовчик стал рассказывать:

— В школе меня все дразнили евреем. Понятия не имею, с какой стати. У меня ни носа, ничего. А всё равно: иду я по коридору, а мне кричат: «Жид, жид, по верёвочке бежит!» Учителя пытались защитить, но как-то неловко. «Как будто евреи — это что-то плохое», — математичка сказала. А с задней парты её крикнули: «Это жиды Христа распяли!» Ну да.

Дошутились, значится. Я решил, что я еврей. Копал родословную: поляки были, украинцы были, даже финн затесался. Евреев — ни шиша. А всё ж таки воспринял я серьёзно: стал ходить в синагогу. Потолковал с местным раввином, он мне объяснил, как у них там всё. Ну что? Обрезание, купание в микве — не страшно. Я стал изучать Тору. Отказался от свинины, отрастил пейсы, не расставался со своей кипой. В общем, повёл жизнь всей школе на смех.

Почему-то мне казалось, что в пыльной Москве служить Господу по-настоящему я не смогу; я попытался уехать. В посольстве Израиля всем надоел. В визе отказывали раз двадцать. Тогда пригодились уроки географии: я вспомнил про Еврейскую автономную область.

Забив на то, что мои сверстники в институты поступают, сразу после выпускного я собрал в узелок мацы и хумуса и — с благословением нашего ребе в сердце — сел на электричку. Добирался безбилетником; гоняли меня нещадно. А я был хорош: в длинном чёрном сюртуке, в шляпе с широкими полями (всё с помойки!), да узелок этот на палочке…

Кавказцев в дороге как-то уважали. Стоило контролёру спросить про билет, они отвечали, что забыли купить, прибавляли безотказное: «Мамой клянусь!» — и от них отставали. Ну а мне спуску никто не давал. Я считал, что это наказание за грехи моих предков. Сколько раз они отрекались? Я сбился со счёту! Ночевал я на железных стульях вокзалов, постоянно молясь. У меня была даже маленькая скиния для всесожжений.

К августу я докатился до Биробиджана. Больше всего меня удивила мясистость здешних комаров. Жалами они пробивали и сюртук, и рубашку.

Второе, что меня удивило, — отвратительный климат. Я не представлял, как здесь можно хотя бы раз в день думать о Господе.

Третье, что меня удивило, — Биробиджан оказался простым советским городишком. Ни одного еврея я не видал: разве что китайцев несколько. Двуязычные вывески встречал, но это был идиш, а не иврит (как будто подвига Бен-Йехуды не было!). Единственную на город синагогу я искал три часа. Ещё на вокзале три парня в спортивках пристали: «Ты чё — жидяра?», — избили и узелок с пожитками отобрали.

Когда моё усталое тело донесло искалеченную душу до синагоги, я застал ребе в полном одиночестве. Он сидел у ковчега и молился.

Изнемождённый, я опустился на один из пустующих стульев.

Он обернулся и посмотрел на меня пристально. Говорил он так:

«Посмотреть зашёл? Мы закрываемся скоро».

«Я сын Израилев», — отвечал я.

«Так-таки? И чего ради приехал сюда?»

«Учиться».

Он нахмурился:

«Не учиться ты приехал… — Он прошёлся хмуро, но потом смягчил сердце своё. — Маггид однажды сказал своим ученикам: „Я расскажу вам, как учить Тору наилучшим образом. Вам не следует быть уверенными в себе. Вы должны стать просто ухом, слушающим, что говорит в вас вселенная Божьего слова. Но если вы начнёте слышать в себе только самих себя, немедленно остановитесь“. Запомни эти слова — и приходи завтра».

Я сказал, что идти мне некуда, что меня избили. И зачем-то прибавил:

«А Тору я наизусть знаю. Я настоящий еврей — не то что некоторые».

Он вздохнул печально, поцокал и сказал только одно слово:

«Остановись».

Он повернулся и вышел, оставляя меня наедине со своими мыслями.

Я покинул синагогу. Мне было так стыдно, что я плакал. Я понял, что мне нравилось платье иудаизма. И я понял, что ребе это тоже понял. Но стыд мой не перешёл в чувство благоговейного страха и любви к Богу — только в уныние. К полуночи я добрёл до вокзала, продал сюртук, шляпу, пиджак, Тору — и купил билет до Москвы. Мне казался низким и смешным Биробиджан. Приехав, я забрался на обзорную площадку «Детского мира», что на Лубянке. Ну и того — прыгнул.

Ужас бывает ледяной, а бывает припадочный. Когда Вовчик замолк, меня пронзили оба. Я понял, куда меня занесло. С паскудной улыбкой Вовчик протянул мне ещё сигарету. Дрожащей рукой я её принял.

Петруха уже не лежал. Он слонялся под холодными лунными лучами, что соскальзывали между крон. Лес был хвойный: станы сосен покрыты иголочками. Задрав голову, можно было различить пару звёзд.

— А почему ты в прошлый раз говорил, что поехал в Биробиджан за сокровищами Колчака? — спросил Петруха.