Лицей 2020. Четвертый выпуск

Кажется, начинаю слышать… разобрала вопрос Сони: «И что ты думаешь делать?» А он, как назло, начинает говорить тихо-тихо, так что ну ничего не понятно. Я хочу свеситься через перила кровати и крикнуть на него: «ГОВОРИ ГРОМЧЕ!» Ненавижу это дерьмо. Ненавижу.

Сейчас они сидят в позе лотоса, и с ними лысый мужчина, похожий на Мистера Пропера. Ох нет, мне всё это снится. Сейчас вырвет от злости. Больше не могу. Полный треш, сердце сейчас разорвётся. Пить и курить одновременно? Знаю, практикую.

Утром стало яснее, хотя злоба никуда не делась, она просто упала на дно, как распухшая чайная заварка. Горькая и ненужная. Я проснулась, когда Толик громко возился с кружками. Села за стол и уткнулась взглядом в стену, на которой висит бумажка со стихами. Вернее, две бумажки: на одной стихотворение Тютчева, а на другой — то же самое стихотворение, только на английском. Видимо, кто-то таким образом учит стихи.

Silentium!

Молчи, скрывайся и таи

И чувства и мечты свои —
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне…

После слова «оне» мне стало дурно (без обид, Фёдор Иванович, это не оценка стихотворения, а моё состояние). Не знаю зачем, но я сфотографировала этот листик. Наверное, чтобы не разговаривать с Толиком, типа делом занимаюсь. Будни интроверта. Мы пьём кофе. Говорить с ним всё-таки придётся — у меня разрядился плеер. Нужно зарядить его раньше, чем я сяду в электричку.

— Да, — говорит Толик, — без проблем.

Я протягиваю ему плеер, но в последний момент понимаю, что не хочу отдавать своё сокровище. И получилась такая вроде игра, знаете, когда даёшь человеку вещь, он за неё хватается, а ты, вместо того чтобы отпустить, сжимаешь сильнее, и такой: «Аха-ха, обломись». Это очень смешно, да. Но я не специально.

Сейчас я вам расскажу про плеер, хоть вы меня об этом и не просили. Я люблю свой плеер. Он похож на флешку. Это такой прямоугольный чёрный корпус с металлическим колечком, которое можно надеть на палец и потом не снять. Плеер называется Cowon, и внутри у него четыре гигабайта заполненной памяти, из которых почти всё музыка и два мегабайта — мой личный дневник за последние пять лет. Всё, что я пишу, — я пишу в него. Всё, что вы читаете, написано в него. На этом плеере вся моя жизнь. И я люблю этот плеер, как только может женщина любить кусок пластика.

И вот он у Толика в руках. А Толик вдруг говорит: «Но в нашей комнате нет компьютера, я могу отнести его ребятам». Каким ещё ребятам? Толик, конечно, не знает всю драматургию ситуации. Да и ребята вряд ли знают, так что бояться нечего. Ладно.

И мы прошли пол-общежития, три длинных коридора, пока нашли нужных ребят. Дверь слева, дверь справа, дверь слева, дверь справа… кухня. Дверь слева. Дверь справа. Не люблю коридоры. Мы вернулись. Соня и Никита всё так же спят на кровати в одежде. Они проснулись, только когда я, стоя рядом, спросила у Толика шёпотом: «У тебя есть маркер?» Я хотела нарисовать им усы. Соня тут же сказала: «Я всё слышу!» — и открыла глаза.

Завтракаем вчетвером. Этот бутерброд с сыром возвращает мне любовь к жизни. Немного мутит и хочется в душ. Соня смотрит в зеркало, а потом на меня и спрашивает: «Как у тебя получается так хорошо выглядеть?» Я отвечаю: «Ой, ну прекрати!» Сама не понимаю, как я могу выглядеть красиво, когда на душе так погано. Наверное, это всё от моего кокетства.

По пути к платформе Толик спрашивает, понравилось ли нам. Я отвечаю, что было неплохо. Потом он вспоминает про плеер и бежит как оголтелый обратно. Ясный зимний день и много голубого неба. Мы в придорожном ларьке. Никита покупает сигареты, от которых меня уже тошнит, я беру шоколадку «Пикник», длинную, как скалка. Поезд подходит, прощаемся с ребятами, Толик еле успел вернуться с плеером. Никита остаётся здесь, потому что проспал все пары. Я организую обнимашки, чтобы на прощанье почувствовать запах Никиты, а Толик в свою очередь пытается обнять меня. У него не получается. Лошара.