— Он похож на одиночку, говоришь… А на кого похожа я? — вдруг спросила она.
Я подумал. Я привлёк память.
Она заскучала.
Я сказал, что она похожа на гречанку. На тех рыжих бешеных гречанок, которых я знал в Салониках. Сполохи охры в чернявой толпе. Неотразимые холеричные дамы, кто в топике с блёстками, кто в лазоревом платье. Туман на заливе Термаикос тщетно пытался скрыть косматые солнца. Улыбка — их пропуск повсюду, их зонт, сабля и обещание. Помню, они отбрасывали туфли, как скорлупу, и крепкими ногтями шкрябали свои пятки, и зычно хохотали, и зевали, когда хотелось…
Я хотел (про себя), чтобы она обнаружила больше сходства. Ещё не было поздно.
Но всё-таки она была собой.
Она улыбнулась будто издалека и сказала:
— А я со школы думала, что похожа на Клэр Форлани. Особенно линией скул, глянь. Но у неё очень свой, конечно, миндалевидный разрез глаз. Не знаешь? Интересная актриса, снималась, кстати, с Брэдом Питтом…
Позади нас распахивал крылья колоннады Казанский собор. Отступил в сторону сумрачный памятник Гоголю. Слева от меня был дом номер пять. Это здание бывшего Главного немецкого училища Святого Петра. Здесь жил Гребенщиков. Справа от меня — здания бывшего Конюшенного ведомства Императорского двора. Здесь жили Зощенко и Шварц. Всё было бывшее, бывшее.
Откуда пришло это знание?..
Она что-то сказала, но я остановился.
Она уходила дальше и дальше. Она оказалась блондинкой. В кашемировом пальто от «Роберто Ковали», кожаных брюках, ботинках с цепями на высокой подошве — в стиле глэм-рок. Но теперь она почему-то походила на бодрую музейную старушку. Стряхивала пыль с города и не то поддакивала, не то предостерегала посетителей. Она продолжала говорить. Наверно, у неё была гарнитура в ухе.
На мостовой, где каждый камень брусчатки неповторим, были трафаретные граффити. Женское имя, номер телефона. Подростки в спортивной одежде, танцуя брейк-данс, собрали толпу зевак. Мужчина с измождённым лицом приглашал по акции в кафе.
…Она дошла до конца улицы, свернула в Шведский переулок, исчезла.
Схлынула пелена пасмурного утра, и вдруг разлился прозрачный день. Я набрал побольше воздуха в лёгкие — и выдохнул, запрокинув голову. Я снова посмотрел на дом номер пять. Я ничего не помнил.
Воздух был остёр как меч.
Небо ярче кошачьего глаза.
У аппарата
Шила она, загляделась на снег и уколола иглою палец, и упало три капли крови.
А красное на белом снегу выглядело так красиво…
Для этой службы он подходил идеально.
Чинуша-экстрасенс. Только он не чертовщину видел, а главную меточку на самом гражданине. Уродился же такой! Законы этой меточки он будто с молоком матери впитал.
Например: в отличие от знаков рынка, орёл гербовой всегда торчит знаменем над гражданином (читай, носителем) либо за головой его — иконографическим ореолом. Если у орла грудь кровоточит, марая всадника, то носитель виновен в убийстве. Если исказились атрибуты власти в когтистых лапах — носитель подрывал устои власти. Золотая фигура птицы коростой покрылась? Чересчур слепит гербовное сияние, смазана окантовка перьев, выцвела синева плаща Победоносца? А может, небрежно воспроизведён профиль поверженной драконьей пасти? Любая погрешность изображения была индикатором для знаковидца госконтроля.
Он знал, как трактовать то или иное отклонение от истины. Каждый гражданин эту меточку носит, а он, знаковидец, её как наяву видит. Это как таможня, только никто документы в окошко не суёт.
Есть внутренние помехи, создаваемые самим носителем: нарушил закон — твой знак нам просигналил.
Есть внешние вмешательства — когда агенты иных аппаратов пытались подделать истину. Выдать себя за нашего. Перекрасить нашего за своего.
Тут ведь в чём суть?
Законотворец — легален; он творит закон; закон — это знаки на бумаге, работающие в силу договора; знаки — легальны.
А знакотворец — он делает липу.
Вот если знак — он же герб — над гражданином масштабировался, то это грубейшая подделка и даже неуважение от злоумышленников. Та ещё умора, случается с азиатами. Последний раз он это засёк на экономическом форуме, рассмотрев гражданина, завербованного агентами корейской разведки. Поддельный герб разросся там орлищем над цыплятками. Аппарат разобрался. У знаковидцев вообще не принято говорить «государство», они говорят — «аппарат».
Он находил штатовскую разведку: там орёл распахивал крылья над носителем не в царственном ореоле, а в мёртвом взмахе чучела. Аппарат разбирался.
Криво висел червонный щит на орловой груди — так это гражданин сливал информацию с режимного объекта: влево щит скошен — умышленный слив, а вправо — по халатности. Бывали трудности… коррупция, например. Косила орлов, как ветрянка — малюток, глаз уже намозолил. Тогда составлял протоколы, которые неизменно возвращали с пометкой: запомнить, наблюдать, но до запроса не сигналить. Он пожимал плечами. То же повторялось со злоупотреблениями полномочиями. Он сравнивал факт с номиналом. Аппарат разбирался.