Лицей 2022. Шестой выпуск

— Возьми пятый размер и четыре с половиной, — холодно говорит и уходит.

Вот он летит по коридору к шумному свету приёмного отделения. Его встречают санитар и травматолог. И Заза — хирург. Лысый, страшно бровастый. Илья подходит к нему и протягивает руку.

Слышна сирена. Звуки всё ближе. Раздаётся резкий хлопок отскочивших от каталки дверей. В приёмное вваливается бригада скорой.

На носилках — ребёнок. Он без сознания. Липкий пот на лбу, губы густо-синие. Руднев сжимает вялое запястье мальчика и чувствует, как от холода детского тела, от тишины его пульса внутри него самого разгоняется сердечный бой и в голове, такой вдруг чистой, строятся мысли.

Ребёнок хрипит, вдох его частый.

— Почему не интубировали? — спрашивает Илья, роняя голову мальчика набок.

— Так некому было! — отвечает фельдшер, щуплый, лёгкий парень с редкою бородкой. Кажется, не он гонит каталку, а каталка несёт его за собой. Фельдшер торопится, теряет слова.

— Травма… живота. Кровит внутри. Давление…

— Давайте сразу на стол! Какая операционная готова? — спрашивает Заза.

— Везём в третью, — отвечает Руднев.

— Как угораздило?

— Сбили. На московской трассе.

— Что он там делал? — Заза глядит на фельдшера из-под недобро сошедшихся бровей.

Бородка у парня дёргается.

— А мне откуда знать?

Колёса скользят с металлическим шелестом.

— Как зовут? — спрашивает Илья после всеобщего молчания.

— Чего докапываетесь? Мы привезли — вы разбирайтесь.

Заза теснит Руднева плечом:

— Илюх, на твоего похож, да?

Каталка заезжает в лифт. Заза поворачивается к фельдшеру и говорит через смыкающиеся двери:

— У него такой же был. Один в один.

Лифт тянет каталку на второй этаж.

Илья в маске. Пациент переложен на операционный стол. Звуки аппаратные: туи-туи. Маша цепляет датчики ЭКГ и сатурации, трещит упаковкой интубационной трубки.

Илья наклоняется с ларингоскопом над запрокинутым детским лицом. Волосы золотые — пух. Глазки под веками, знает Илья точно, — сизые.

— Широко.

Маша даёт меньшую трубку. Слитый с анестетиком кислород заполняет лёгкие.

Сестра лаборатории ждёт, когда Руднев поставит центральный катетер. Илья с иглою висит над ключицей ребёнка. Сестра семенит к нему, забирает шприц с кровью.

Входят хирурги — несут перед собой руки. Заза и с ним второй, толстяк с физиономией, стянутой маской, и воспалённым увесистым лбом.

— Можете, — говорит Илья неподвижным голосом и фиксирует интубационную трубку.

Особенно тихо. Туи-туи. Заза делает долгий разрез. Из брюшины через сечение потоком прорывается скопившаяся кровь. Кожа, белая, как просветы среди ветвей, тонет под бурым и красным. Кровь стекает по простыням, льётся на пол. Кисло пахнет рваною кишкой. Маша кидается помогать. Звенит лотками санитарка. Лотки полны скользких сгустков. Заза держит руку внутри пациента. Он нашел источник кровотечения, он тащит селезёнку.

— Четвёртая отрицательная, — объявляет сестра, щёлкая дверью. — Четвёртая отрицательная!

— Что по банку?

Не было, помнит Руднев.

— Нету у нас! — говорит сестра.

— Запрашивай со станции. Реинфузия невозможна. Шестьсот миллилитров, — прочным тоном говорит Илья.

Его стерильный взгляд сторожит приборы. Строчит нить пульса. Давление такое, что кардиотоники не выручают. Мальчик ухудшается.

Руднев смотрит на время. В голове его вертится очевидное: ни в трепете лезвий, ни в препаратах, бегущих по венам, без четвёртой отрицательной спасения нет.

Заза работает в ровном темпе: грубо оттаскивает, фиксирует, берёт новый скальпель. Маска ходит от дыхания, очки сползают с крутой переносицы. Второй хирург пыхтит рядом. От напряжения он уже пунцовый, как говяжий ломоть на углях.

Привезли кровь. В ярком свете она кажется тёмным маслом. Илья начинает переливание, кровь заполняет гибкие трубки.

— А ты лещей на что брал? — спрашивает Заза.

— Главное — не на что, а где! — отвечает второй хирург.

— Этого ты мне точно не скажешь.

Маша улыбается под маской. Она знает: когда хирурги шутят — дело идёт гладко.

— Бедный, бедный! Где мать была? — будто получив разрешение, стрекочет санитарка.

А Руднев, он молча глядит на ребёнка. Следует за ним по пятам. И всё дальше влечёт Илью в тёплый сон. Нет гадкого запаха анестетика, нет многоглазой операционной лампы, вместо неё — низкое солнце. И мальчик с удочкой на плече весело идёт под тем солнцем. Вдалеке, над полем растекается озеро. Вода слепит, и малыш морщится. Он оборачивается. В пушистом контуре горящих волос Руднев видит радостный детский лик. «Туи-туи, папа. Туи-туи!» — говорит мальчик.

— Илья Сергеич!

Руднев открыл глаза. Он сидел в палате интенсивной терапии, сжимая крохотную руку пациента. Рядом с ним стояла Маша.

— Еле вас дотолкалась! Там в ординаторской чепэ.

— Ну что стряслось? Опять пакетик чая до урны не донесла?

— Окно взорвалось, Илья Сергеич! Я сидела, и вдруг бац! — шептала Маша со страхом.

От слов её пахло кофе.

— Да нет, не взорвалось. — Руднев вошёл в ординаторскую и присел на корточки, увидел что-то. — Разбили!