Лицензия на грабеж

Я включил компьютер и вошел в свою электронную почту. В числе нескольких непрочитанных мною входящих писем было и письмо от Адамова. Я быстро его открыл и пробежался взглядом по полученной выписке из реестра недвижимости.

Снова застрекотал сверчок айфона:

— Это он, — коротко сообщил Догалев. — Мамедов уверенно опознал этого человека как того, кто купил его автомобиль. А кто это? И где ты раскопал его фотографию?

— Всему свое время, — неопределенно ответил я.

— Но ведь преступника нужно задержать. Вдруг он куда-нибудь свалит? — забеспокоился Догалев.

— Это бывший заместитель прокурора Мытищинского района. — Я назвал фамилию имя и отчество разоблаченного мною убийцы. — Я сейчас перешлю вам на имейл информацию, которую только что получил сам. Она из конфиденциальных источников. Эта недвижимость, — я внимательно вглядывался в выписку, присланную Адамовым, — оформлена на преступника четой супругов Карпицких в течение последних четырех месяцев. Думаю, Алексей Павлович, вам не нужно объяснять, что данные земля, квартиры и коммерческая недвижимость приобретены на преступные доходы и именно они явились основным мотивом для лишения жизни потерпевших Ставинского и Устинова. И, кстати, — добавил я, — большая часть этих объектов, как указано в сопроводительном письме к этой выписке, находится в стадии продажи. Нужно немедленно сделать все официальные запросы и выйти в суд, чтобы он запретил отчуждать эту недвижимость.

— Присылай, — загорелся следователь. — Только не на служебную, а на мою личную почту. Запиши адрес.

Он продиктовал, а я записал и сразу же переслал на него документы, полученные от Адамова.

Без пятнадцати двенадцать я припарковал автомобиль на парковке недалеко от храма. Едва я, оставив пальто и букет цветов в машине, вылез из салона и поставил машину на сигнализацию, как ко мне подошли Рудаков и Кушнир. Приглядевшись, я увидел метрах в двадцати впереди себя стоявшие почти напротив друг друга «Короллу» Эдуарда и «Рейнж-ровер» Саши. Сегодня была солнечная и морозная погода без ветра. Несмотря на это, и на данную вчера Ниной рекомендацию одеться попроще, сегодня на мне были синий, по цвету похожий на прокурорский мундир костюм, светло-синяя рубашка и модный галстук серого цвета в мелкую горошину. Кушнир был в своем вчерашнем костюме, который, впрочем, был почти идеально выглажен. Рудаков облачился в отличный светло-серый шерстяной костюм-тройку. Из левого внешнего кармана его пиджака франтовито выглядывал светло-розовый шелковый платок. В воздухе повисли ароматы трех различных марок дорогих мужских одеколонов. Поздоровавшись со своими партнерами за руку, и перекинувшись несколькими фразами, мы направились к стоявшему метрах в пятидесяти от нас перед калиткой в ограждении, ведущей на территорию храмового комплекса катафалку — средних размеров автобусу, выкрашенному в синий цвет с затемненными стеклами. Его задняя дверь была поднята, а на специальном поддоне лежал лакированный гроб с телом Валерия. Гроб был закрыт крышкой.

Около катафалка стояло три человека. Одним из них был грузный седой мужчина лет шестидесяти в черной кожаной куртке и кепке. Он разминал пальцами сигарету. Видимо, это был водитель автобуса. Рядом с ним стояли две молодые женщины, в одной из которых я узнал Нину Ставинскую. Сегодня она была одета в длинную шиншилловую шубу и повязывала на голову черную траурную косынку для похода в церковь. С нею рядом стояла очень красивая, брюнетка лет тридцати. Большие глаза, изящный, словно точеный носик, небольшой рот с правильно подведенными чувственными губами. Красиво подвитые волосы спадали ей чуть ниже плеч. Молодая женщина была одета в натуральную, чуть выше колен, беличью шубку. На голову она повязывала черный платок, такой же траурный, как и выражение ее лица. Я догадался, что это была Лада Ставинская, вдова Валерия. Женщина смотрела на нас с любопытством, которое примерно в равных пропорциях было смешано с грустью по своему безвременно ушедшему и, очевидно, любимому мужу, и осуждением. Видимо за то, что пришедшие на похороны ее мужа мужчины были разодеты словно павлины, а в их глазах не читалось скорби, даже ради соблюдения приличий.