Лицо для Сумасшедшей принцессы

Я бежала. Воздух разрывал горевшие огнем легкие, клокотал в груди, смешиваясь со слезами и невразумительными стенаниями. Я кричала и смеялась, жаловалась богам на судьбу и одновременно, проклинала их. Наверно, я подошла к самому краю безумия, своим поведением полностью оправдывая данное мне прозвище — сумасшедшая. Я стала ветром и пламенем, демоном мщения и символом отчаяния. Я более не принадлежала ни Свету ни Тьме, ни Добру ни Злу. Я утратила смысл жизни, так и не познав сущности бытия. Окутанная облаком сияющей энергии демиургов, с полыхающим холодным пламенем Нурилоном в одной руке и раскалившейся дагой Рануэль Алатора в другой, я ощущала себя бесплодным духом, призраком. Под моими ногами таяли вековые снега, передо мной испуганно отступал холодный, мертвый полумрак. Как в полусне, я различила увенчанные черепами ворота Геферта и вступила в его распахнутые створки. Меня немедленно окружило колышущееся море щупалец, оскаленных зубастых пастей и вздымающихся ледяных лезвий. Движения моих клинков слились в две размазанные полосы, когда я врубилась в ряды врагов, сея смерть и разрушение, изливая свое горе в пылу схватки. Ударила, парировала, снова ударила… Дети стужи обступали меня столь плотно, что практически любой удар достигал цели. Свет от кулона Оружейницы доставлял тварям массу неудобств, заставляя их отдергивать лапы и пятиться с болезненными подвываниями. Убитые мой противники неловко валились на снег, впитывались в него неопрятными ручейками вонючей серой жижи, тая как клочья омерзительного тумана. Но и мне досталось изрядно. Вскоре мои руки и плечи обильно покрыли раны и порезы, рубашка превратилась в лохмотья, шляпу я где-то потеряла. Не пострадало только лицо, тщательно оберегаемое и прикрытое спасительной золотой маской. Кисти онемели, устав колоть и рубить, ноги подкашивались, на виске болезненно пульсировала набухшая жилка, наполняя голову однообразным, размеренных гулом. Количество противников изумляло. Казалось, стоило убить одну тварь, как на ее место немедленно вставали двое. А потом, как-то внезапно, все закончилось… Я недоуменно опустила клинки, густо запятнанные моей собственной кровью и съеживающимися пятнами темной, клейкой субстанции. Геферт замолк, с чадящим шипением догорали фиолетовые угли в глазницах черепов, заметно потеплело, тьма понемногу рассеивалась, благоразумно уползая за колонны ступенчатых зданий и затаиваясь там до поры до времени. Разбросанные на извилистых улицах гробы и кости утратили значительную часть своего мрачного великолепия, становясь похожими на то, чем они и являлись на самом деле — на гниющую, разлагающуюся падаль. Слитки золота на глазах покрывались плесенью и патиной, превращаясь в булыжники и обгорелые деревяшки. А прямо под моими ногами, с трудом пробиваясь через каменные плит мостовой, начали проклевываться первые слабые ростки зеленой травы. И лишь обиталище Ледяного бога, упрямо высившееся передо мной черной, вызывающе враждебной громадиной, продолжал излучать потоки холодного, убийственного света. Я хмыкнула, вложила оружие в ножны, небрежно утерла грязное лицо тыльной стороной ладони и начала медленно подниматься по ступеням Храма.

На заднем дворике чайханы, полускрытом колючими кустами малины и шатким заборчиком, по соседству с печально знаменитыми горшками, обнаружилась довольно большая площадка, ровная и будто специально, посыпанная мелким песком. Малер де Вакс вопросительно покосился на орка. Огвур ответил довольным кивком, полностью одобряя место грядущего поединка. Пестрый контингент постояльцев обоего пола, возглавляемый самим коротышкой Расулом, в полном составе высыпал из недр чайханы, явно намереваясь насладиться редкостным зрелищем. Брякали чашки и чайники, взлетали и стелились на траву пледы и куски кошмы, а какой-то оборотистый делец уже принимал ставки на бойцов, ссыпая деньги в объемистый кошель и выдавая долговые расписки. Огвур неторопливо прошелся по хорошо утоптанному клочку земли, борясь с сомнениями в справедливости подобного боя. Все-таки, по его меркам, перстень можно считать ворованным… И словно в ответ на эти невысказанные колебания между сердцем и рассудком, вперед вышел старый Али-Баба. Дервиш поклонился на все четыре стороны света, провел руками по жидкой бороде и неожиданно звонким голосом провозгласил:

— Мать всего сущего — Аола, услышь своего скромного служителя! Снизойди к нам своей великой милостью и пошли победу наиболее достойному, тем самым — подтвердив божественное согласия на пребывание древнего артефакта в его избранных руках!

Народ замер, затаив дыхание. А затем, на толпу налетел короткий порыв невесть откуда взявшегося ветра, швырнувшего к ногам молящегося дервиша крупную алую розу, символ богини — Дарующей жизнь.

— Аола услышала нашу просьбу! — торжественно произнес старик, благоговейно поднимая волшебно благоухающий цветок.

Раздосадованный Хасан скрипнул зубами.