Лицо другого человека. Из дневников и переписки

Зачем, зачем все это? Зачем было дать силы начать, затем отнять ее в решительный момент? Зачем так смеяться над лучшими минутами жизни? Ведь все равно исход один – уничтожение. И добро и зло – все канется в эту бездонную вечность, в ничто! Зачем же не дать нам добра в этот маленький промежуток? Зачем делать нас непроизвольными мучителями именно тех, кого мы любим? О, рок, рок! Зачем же, после всего этого, еще поселять в нас омерзительную, физиологическую жажду жизни?

IS декабря. 10 ч. утра

Нет, я истинно и глубоко побежден. Дай Бог мне этого не забывать.

19 декабря

Знал ли ты, несчастный Пилат, около кого стоял ты, когда умывал руки в его крови? Из любви ли к нему ты это делал? Или в твоей бедной душе говорило чувство справедливости? Знал ли ты, что пред тобою стоит тот, кто носит в себе все страдание мира, страдание, способное раздавить лучшую человеческую грудь и голову? Знал ли, что мы будем знать твои слова? Бедный, бедный, бедный Пилат!

Обращение с человеком, который от нас зависит, – как с червем, и взгляд на человека, который не имеет в нас ничего – как на Бога, – это постоянное и тягостно-подлое наше обыкновение.

22 декабря

Пелагея федоровна – редкая девушка. Это открывается для меня лишь теперь. Простота и доверчивость – вот особенности этой ясной души. Я не встречал такой сильной и, в то же время, мягкой наружности; с этим было бы все-таки легко примириться. Но я не встречал такого сочетания детской простоты и доверчивости с несомненно мужественным сердцем; я, наконец, не встречал сочетания всего этого с любовью ко мне. Это потеря жизни… Господи, дай ей счастия, да вспомнит она меня добрым словом в минуты своего счастья!

1897

Мефистофель – это мысль. Это «дух, который всегда отрицает». Это Гамлет, Павел Фивейский! Но он достаточно умен, чтобы видеть, что рядом с его отрицательным духом – течет нечто могущественное, столь могущественное, что при всем своем убеждении, что «все, что существует, достойно исчезновения» и что «было бы лучше, если бы ничего не было», – при всем своем убеждении и дьявольской самоуверенности – он едва не сходит с ума при виде упорства бытия мирового порядка. Он сознается, что его поддерживает лишь великая, вдохновенная страсть. ‹…› И Мефистофель ничего не может возразить Фаусту, когда тот укоряет его, что он «вечно живой, священно творческой силе лишь грозит холодным кулаком, сжимающимся в тщетной ярости».‹…›

Вот опять вариации той же истины, – великой дилеммы мира, – смерти и жизни, плоти и духа, Аримана и Ормазда, «мира сего» и «облечения во Христа», падения и восстания, положения и отрицания, воли и мысли.

Войди в течение «вечно живой, священно творческой силы»! Это – нечто великое, вечное, закономерное, естественное, древнее и, при всем том, родное нам – нас породившее. Это могущественнейшая «сансара», затопляющая все на своем пути, не знающая преграды, не понимающая ограничений, – «сансара», пред которой отступает даже сама мысль, сам Мефистофель… Или же последуй за мыслью, за Мефистофелем; только никогда не обманывайся, что ты стал выше «сансары»… не сделайся из великого Мефистофеля – глупым мистиком!

Большинство людей живет в «сансаре», заглядывая для успокоения в чертовскую сферу мысли. Не отдавшись мысли и не погрузившись совсем в «сансару», они мятутся всю жизнь, не находя согласия. Это святоши, ханжи, мистики, декаденты, нигилисты и т. д. и т. д. Мало кто решится, раз начав, – «до конца претерпеть» путь мысли.

Раз начав думать, человек уже не должен «обращаться вспять»; он должен искать спасения в мысли же.

Философия, философский ум – это тощая корова египетского фараона. Она съедает все, что дают ей науки, весь этот «тучный», многими веками собранный материал, – съедает его и все же остается тощею.

Все великое создано человеком из-за столкновения с мировой необходимостью. В глубине всяких идей, всякой мудрости, всякого верования лежит признание факта непреложности мировых законов.

Философия есть наука гениев. Лишь в их руках она всегда бессмертна. Великие философские системы не умрут для мыслящего человечества.

Когда философская школа «вымирает», – это значит лишь, что кафедра попала в руки посредственностей.

Поэтому истинный ученый, действительно живущий интересами знания, никогда не отвернется презрительно от философии. Напротив, его надежды направлены на нее.

Философия не умрет, ибо не умрет потребность взглянуть на действительность не относительно, но безотносительно, философия как синтез не умрет; интерес к философу как синтетику не умрет.

Религия так же неизбежна для человека, как сама «действительность». Поэтому, с одной стороны, – она никогда не симпатична свободному человеческому духу; с другой, – с ней нечего бороться.

4 января

Животная жизнь в нас отделилась от жизни природы. В нас два стремления. Разум и утроба живут двумя отдельными потоками.