Лицо отмщения

А и такое было, что вроде как намерится какой скакун поноровистее за препону выскочить, домчит, сломя голову, до невидимой черты, Федюниными ногами натоптанной, и вдруг как по мановению волшебной палочки станет как вкопанный и давай озираться недоуменно, как будто стена пред ним вдруг из ниоткуда выросла. А потом слышится под ногами конскими тихое шипение, ни дать ни взять змеиное, и тут же аргамак, словно ужаленный, срывается с места и галопом вскачь обратно к табуну несется.

В ту ночь у озера Федюня вновь дежурил в ночном. И когда друзья-приятели его, искупав коней и отгорланив молодецких песен, завалились на боковую, он, отчего-то пробираемый неясной дрожью, спустился к самой кромке берега и, устроившись близ озерной воды, начал шептать свои чародейские словеса не иначе как водяному на ухо.

Никто и любопытствовать не стал, с какими духами он разговор ведет, а уж тем паче о чем. И сам он сидел, глядя в черную безлунной ночью, чуть плещущуюся воду, будто бы забывшись. Так и не услышал тихого шага вблизи. А когда услышал – поздно было. Сомкнулась у него на плече железная пятерня, вторая ухватила за горло, не давая и пискнуть.

– А ну тихо, поскребыш!

Федюня с ужасом разглядел прямо перед собою хладные глаза фряжского кормчего. Малец, как уж смог, кивнул. Красовавшийся на Анджело Майорано шлем, плащ, кольчуга не оставляли сомнений в том, что вольная его воля кому-то очень дорого стоила.

– Я знал, что ты где-то тут. По твоему слову кони здесь толкутся и с места не идут?

Федюня опять кивнул.

– Снимай заклятие, тварь худородная, а не то я тебе глотку перережу.

В тот же миг Анджело Майорано почувствовал, как под твердыми, словно абордажные крючья пальцами, сжимающими горло мальчишки, прокатывается тугой комок, и радостно отметил, что умирать за чужих коней Федюня, кажется, вовсе не намерен. Он разжал руки, давая воздуху проникнуть в легкие подростка, и вытянул из-за пояса кинжал.

– Только посмей крикнуть!

Федюня резко замотал головой и припал к земле, нашептывая что-то себе под нос. Дону Анджело пришлось наклониться, удерживая мальчишку за плечо, но подобные мелочи его не смущали. Он уже ясно представлял, как подхлестываемый Федюниным словом взъяренный табун, не разбирая дороги, помчит через пробуждающийся лагерь, сметая все на своем пути. А посреди табуна в непроглядной-то ночи и ему укрыться будет несложно. Ну а скакунам, мчащим куда глаза переполошные глядят, без разницы, степь ли перед ними широкая или великокняжий шатер.

– Давай, давай быстрее! – поторопил Анджело.

Мальчишка чуть приподнялся, точно собираясь оставить лбом отметину на грунте, выставил молитвенным жестом руки вперед и... резко ушел в кувырок, срывая захват.

– Ах ты!.. – вскрикнул Анджело Майорано, выкидывая вперед вооруженную руку.

Но тщетно – Федюня вьюном ушел под клинок и, опрометью метнувшись к берегу, прыгнул в воду, крича во все горло:

– Майорано! Майорано!

– Проклятие! – Мултазим Иблис заскрежетал зубами и бросился к лесу.

От ближних шатров, привлеченные криками, в сторону выпаса двигались какие-то фигуры.

«Господь моя защита! – крутилось у него в голове. – Обманула ведьма, как есть обманула, не было в еде отравы! Точно не было, иншалла[68]!»

* * *

В этот вечер солнце взошло в судьбе турмарха Херсонеса Симеона Гавраса! Причем взошло оно с наступлением темноты и прямо в шатре сына архонта. Блистательная севаста, должно быть, терзаясь непонятной грубым мужланам хандрой из-за невыносимо долгих странствий, соизволила посетить походное обиталище соотечественника, дабы скоротать время за неспешной беседой.

Тому были веские причины. Как заметила во время очередной вечерней трапезы Никотея, Симеон Гаврас и не притронулся к приправленному опием вину. А значит, следовало до минимума свести возможность того, что, привлеченный каким-либо нечаянным шумом, турмарх примчится с мечом наголо в самый неподходящий момент спасать очередную жертву.

Севаста, чуть склоня голову к плечу, с благожелательной улыбкой слушала повествование Симеона Гавраса о недавних сражениях, приучая себя к мысли, что мужчины считают необыкновенно возбуждающим рассказ о том, как именно копье вонзается меж пластин доспеха и как далеко после сражения бегут чудом спасшиеся.

– ...С тех пор они надолго запомнили, каково оно, ходить набегом на земли Херсонесской фемы!

Он хотел еще что-то добавить, открыл рот, но вдруг захлопнул его и прислушался.

– Кричат! Кто-то зовет на помощь!

– Почудилось, – нежно проворковала Никотея, досадуя на бог весть откуда взявшегося крикуна.

– Да нет же, кричат! Кричат: «Майорано»!

Симеон Гаврас, не раздумывая, обнажил лежавший тут же меч и, едва бросив слова извинения, выскочил из шатра. Никотея последовала за ним, но куда медленнее. Ей очень не хотелось, чтобы кто-нибудь в этот миг видел гримасу, невольно исказившую ее лицо. Она досадовала на то, что план ее под угрозой срыва, на то, что не смогла удержаться от проявления истинных чувств, и лихорадочно думала, что предпринять дальше.