Лицо перемен

За жизнь… Это был его лозунг. Или… нет, не его, это Алёша Скориков сказал, а он подхватил. Молодые, отлично образованные офицеры, они были готовы умирать за жизнь, лишь бы сбросить с себя липкую паутину полузабытья, вырваться из болота, в которое давно погрузилась страна, где единственным звуком поутру было кваканье лягушек и их жабьего величества Смирнова. Страна, погрузившаяся в пьянство, тоску и невежество. Кто побогаче и поумнее, те сидели за своими заборами и носа не высовывали, а кто посообразительнее, те разбежались, ещё когда Смирнов только начинал. Родина была отдана на откуп мелким и озлобленным стайкам, с повязками на руках и свистками, всё как раньше, они завладели улицами; отдана охранке и чиновникам: те завладели всем прочим. Как ярко блестел на этом фоне алмаз Училища, из стен которого вышел Краевич! Офицеры его понимали, они дрались за жизнь. А теперь, здесь, в тюрьме, он узнал, что его понимали не только офицеры.

Много раз перечитанная записка лежала в руке мягкой, шероховатой, чуть влажной от внезапно проступившего пота бумагой. Что это значило? Гадать не было толка, но ничего другого не оставалось. Друзья хотят помочь? Или враги — уничтожить? Он терзал себя догадками, с замиранием сердца, ужасом и появившейся надеждой встречал приближающиеся шаги тюремщиков, но раз за разом через откидную крышку просовывалась лишь миска с едой. Краевич окончательно потерял счёт дням, его горячка едва ли прошла, но утихла, затаившись где-то в глубине воспалённого рассудка. Теперь он мало спал, но всё больше мерил камеру шагами. И вот однажды вместо того, чтобы просунуть узнику еду, вохр открыл дверь, пропуская тусклый свет из коридора. Кваевича под конвоем двух молодцов повели куда-то. Он пытался угадать, что его ждёт, пытался неведомым образом узнать в одном из охранников того, кто шепнул: «Держитесь», ждал чего-то, но был разочарован. Всё закончилось не побегом и не расстрелом, лишь прогулкой под серым небом по влажному от дождя асфальту. Хотя и это было в радость — его мир, сжавшийся было до нескольких квадратных метров, погружённых в полумрак и уныние, обрёл заново запахи и краски: неяркие, северные, родные.

Через несколько дней прогулка повторилась, а затем они и вовсе обрели некоторую регулярность. Вчера его должны были вывести на очередную. Он слушал приближающиеся шаги с возрастающей надеждой, но дважды получил лишь еду, после же камера окончательно погрузилась во мрак. И другой день его не выпустили на прогулку. Лишь к исходу следующего дверь открылась, заставляя слепо щуриться на свет. «Встать, — он встал, — лицом к стене, руки за спину». Он повиновался. Краевич вновь почувствовал, как его охватывает страх, смешанный с безумными надеждами: он так и не сумел свыкнуться с мыслью, что однажды его выведут во двор, ровно так же как для прогулки, поставят против взвода, «Пли!» — и всё.

Он почувствовал, как лоб покрылся испариной. Вдруг сзади раздался глухой удар, за ним звук повалившегося тела. Краевич непроизвольно обернулся; свет всё ещё резал глаза, но он отчётливо различил вохра, который с пистолетом в руке склонился над поверженным товарищем. В следующий миг он поднял глаза на Краевича и заговорил быстрым шёпотом: «Раздевайтесь, наденете его одежду, живо. Делайте что говорю, я вас выведу. За жизнь».

Больше он ничего не сказал, вместо этого ловко принялся стягивать одежду с неподвижного тела. Краевича трясло. Он принялся расстёгивать непослушными пальцами обветшалый мундир. Верхняя пуговица никак не давалась.

— Живее, — простонал охранник, но пальцы не хотели сгибаться.

Тогда охранник оторвался от своего занятия, поднялся и что было силы рванул за полы мундира так что ветхие нитки лопнули, и пуговицы отлетели. На Краевича это подействовало странным образом — он стал совершенно равнодушен к происходящему, однако безропотно подчинялся нежданному спасителю, чётко выполняя указания. Он плохо помнил, что происходило дальше. Коридор, тусклый свет, поворот, опять коридор — с глухими дверями по сторонам.

Потом дым, много дыма, едкого и густого, голоса невидимых людей, суета и неразбериха. Это, кажется, его освободитель раскидал дымовые шашки. Ни за что Краевич не мог поручиться: в его памяти остались лишь обрывки, смятые клочки воспоминаний. Никем не задержанные, они прошли через проходную, через распахнутые ворота, и тут же бросились к стоящему рядом автомобилю. В голове у Краевича билась одна только мысль: «Вот так просто?» Это было лучшим доказательством его правоты — власти не способны ни на что. Разболтанная, тяжеловесная, жестокая и бестолковая система упустила своего главного противника как воду сквозь пальцы.

* * *