Лицо порока

Отдохнув на работе от своих проблем до одиннадцати часов, я отправился в медсанчасть завода «Металлист». Я не смог удержать себя от этого неразумного шага. Мне безумно захотелось увидеть волшебные глаза Дианы, окунуться в них, пригубить хмельной синевы, сводящей с ума, влекущей в бездну безрассудного счастья и восторженного блаженства.

Я не представлял, как буду себя вести, что стану говорить, чем объясню свой внезапный, внеплановый приезд. Да я и не думал об этом…

И вот я вхожу в корпус, где располагается администрация медсанчасти. Длинный коридор. Голубые стены. Люди в белом. Обитая кожей дверь приемной. И она, Диана, идущая мне навстречу с толстой черной папкой в руке. Синий взгляд. Смятение. Нелепая улыбка. Тихий вздох.

— Я к вам, Диана Александровна…

Она покорно идет за мной в дальний конец коридора. Мы останавливаемся у окна, оно зияет, как рана, слепит глаза и мысли. У Дианы мелко дрожат руки. У меня подгибаются колени.

— Я пришел сказать… Я люблю вас, Диана…

Спазм перехватывает мое горло. Я не чувствую собственного тела ощущаю лишь холод, ледяной холод в груди. Господи, что со мной? Мне же не шестнадцать, мне не впервой объясняться в любви. Почему я так взволнован, почему растерян и растревожен? Отчего душу мутит от страха? Может, я просто боюсь ответа женщины на мое признание, потому что впервые в жизни не уверен в нем, не знаю его наперед?

Диане трудно говорить. Белая, как мел, она судорожно рвет губами застоявшийся воздух больницы. Слова, смешиваясь со слезами, капают ей на грудь. Обожженные пламенем синевы, ресницы трепещут, будто крылья раненной птицы.

— Иван… Максимович… вы… не безразличны мне… я вас… но…

Жалость и нежность к Диане, боль и отчаяние от мысли не обрести ее, железной цепью сковывают мою настежь распахнутую душу. Сердце стонет, как затравленный зверь, оно обливается кровью, оно захлебывается ею.

— Но что?! Что, Диана?!

Я не слышу своего голоса. Я оглушен закипающим предчувствием беды. Диана, звездочка моя, неужели ты не понимаешь, что отверженная любовь — это поруганная любовь?! Поэтому не отвергай ее! Не отвергай, Диана! Заклинаю!

— Мой сын… мой муж… он один… для меня…

Слова больно хлещут меня по лицу. Я стряхиваю их со лба, со скул, со щек. Тогда они, как остро заточенные кинжалы, пронзают мою грудь. Я пытаюсь прикрыться от них руками.

— Не могу подлостью на верность… я ущербна… вы не знаете…

Плечи Дианы содрогаются. Лицо, искаженное страданиями, залито синим трепетом. Как же я люблю эту женщину! Нет, не может быть, чтобы такое чувство не пробудило ответное. Ведь любовь порождает любовь. Должна порождать! Обязана!

Я беру Диану за руки. Я хочу упасть перед ней на колени. Но резкий возглас, как ледяная струя воды, обжигает мне голову. Я встряхиваюсь, я шире открываю глаза. Лица? Морды! Они за спиной у Дианы. Одна с кровожадным клювом орла. Другая — с горящими злобой глазами волка.

— Вот вы где, Диана Александровна! — выплевывает слова главврач. — Вас ожидает коллектив. Столы уже накрыты.

Вцепившись в подмышки Дианы, орел и волк уводят ее прочь от меня. А я, опутанный веригами смятения и бессилия, не могу сделать ни шагу.

Кошка дремлет у моих ног. В плите потрескивают дрова. Бесстрастно тикают ходики за стеной. Покой и благодать. В доме старика, но не в моей душе.

— Дедушка, вы все знаете. Скажите, я очень неправильно живу? — спрашиваю Устина, который разливает по чашкам свое варево. — Наверное, поэтому у меня часто болит душа. И так много проблем, разочарований и потерь.

Он долго не отвечает. Наполнив чашки, отставляет на край стола чайник. Неторопливо набивает трубку, раскуривает ее. И только потом замечает:

— Можно жить неправильно, но праведно. А можно и наоборот.

— Как это? Растолкуйте? — не понимаю я.

— Быть абсолютно справедливым человеком — это правильно? — спрашивает Устин.

— Само собой.

— Делать по справедливости — значит, платить людям тем, чего они заслуживают, верно?

— Верно…

— То есть если кто-то набедокурил, учинил зло, то по законам справедливости ему непременно нужно воздать тем же?

Я озадаченно смотрю на Устина, пытаясь понять ход его мыслей.

— Пожалуй, что так.

— Ну, а где же милосердие? — с воодушевлением продолжает он. — Нету его! Выходит, несовместима справедливость с милосердием. А без милосердия не бывает праведности.

Закурив, размышляю над словами старика. Он, причмокивая, попивает чай и задумчиво смотрит в окно, в которое медленно и тяжело заползает рассвет.

— Что вы хотели сказать мне этим, дедушка? — спрашиваю, тоже приступая к чаепитию. — Что я и не праведник, и несправедливый?

Устин кривит тонкие губы в ухмылке.

— Да нет же! Я хотел сказать, что ты и праведный, и справедливый… Для себя праведный, а к людям — справедливый. Понял? А нужно как раз наоборот. И еще одно, Ванятка. Не должен человек жить двойной жизнью, иметь два лица.

Я вздыхаю и смотрю на свои часы.

— Неплохо бы, дедушка, перед путешествием в ад немного выпить, — предлагаю, откладывая свои раздумья над мудреными словами Устина на потом.

Он охотно соглашается. И идет в кухню за стаканами. Я откупориваю бутылку.