Лицо привлеченное

Свинцов не ответил, но остановился. Остановилась и вся его компания. Рассредоточились и стали обступать Плечевого.

— Вы чего это, ребята, чего? — испугался Плечевой, пятясь назад. — Я ж так просто, я ж ничего, — бормотал он, внимательно следя за Свинцовым, который, отвернув полу плаща, сунул руку в карман и теперь медленно тащил ее обратно.

Свинцов резко дернул рукой. Плечевой вздрогнул.

— На, прикури, — сказал Свинцов, протягивая спички.

— Ух, напужал! — признался Плечевой. — Да у меня-то ведь и табачку тоже нет.

Свинцов переглянулся со своими, усмехнулся, достал мятую пачку «Звездочки», вытащил корявыми пальцами две папиросы, одну протянул Плечевому:

— Кури.

Задымили. Свинцов, прикрывая ладонью папиросу, пыхтел, поглядывая на Плечевого, как бы колеблясь, спросить или не спросить. Наконец решился.

— Ты это вот что… — сказал он вроде просто из любопытства. — Упокойника тут какого не встречал часом?

— Упокойника? — не очень удивившись, переспросил Плечевой. — Да не, вроде как не встречал. А что, убег?

— Кто?

— Ну этот же, упокойник.

Свинцов посмотрел на него прищурясь.

— Ты что дурочку городишь? Как же упокойник может убечь?

— Ну я и сам думаю своей головой, что не может. Наших-то упокойников мы обыкновенно в землю кладем, они не бегают. А этот… ты ж сам говоришь, не встречал ли?

Свинцов задумался.

— Ты это вот что… — начал он неуверенно с той же фразы. — У меня к тебе одно дело есть. Но если кому проболтаешься… — Он поднес к носу Плечевого кулак.

— Да ты что! — решительно возразил Плечевой, отстраняя кулак. — Чтоб я кому сказал! Могила!

— Ну, гляди. — Приблизив лицо к Плечевому, Свинцов понизил голос: — Помнишь, у нас капитан был?

— Ну?

— Его ищем.

— Воскрес? — просто спросил Плечевой, опять-таки не удивляясь.

— При чем тут воскрес? — поморщился Свинцов. — Тело его ищем. Где-то он здесь захоронен. Не видал?

— Тела не видал, — сказал Плечевой. — А кости попадались. За тем бугром, возле деревни пашня. За пашней канава, и там, в канаве, кости.

— Человецкие? — оживился Свинцов.

— Какие, врать не буду, не знаю, но есть. Там, значит, как на бугор подымешься, да, там пашня. Правда, там сейчас, пожалуй, размокло. Да, однако, обратно же, не потопнешь. Вспахано-то неглыбко, я сам под зябь пахал, да. В прежние-то времена, конечно, пахали поглыбже, поскольку земля своя. Теперича все колхозное. Теперича хочь так паши, хочь эдак, плата одна — вот. — Плечевой скрутил и показал Свинцову огромную дулю с далеко выдвинутым большим пальцем.

— Что, колхозная система не ндравится? — бдительно спохватился Свинцов.

— Политики касаться не будем, — уклонился от прямого ответа Плечевой. — А что до костей, так они как раз у той канавы и лежат, чистые, гладкие, воронами обклеванные, прямо хоть щас в музей. Вам небось для музея?

— Чего — для музея?

— Да кости же.

— Да они нам вовсе и не нужны. — Вспомнив о секретности полученного задания, Свинцов решил напустить туману.

— А для чего ж спрашивал? — удивился Плечевой.

— А так просто, из интересу. А ежели ты кому скажешь, что костями интересовались, башку снесем, понял?

— Чего ж тут не понять, дело простое, — подтвердил Плечевой.

Плечевого отпустили, но брать кости сразу не решились — были слишком близко к деревне. Решили дождаться в лесу темноты.

13

— Капитолина, я вас прошу сегодня задержаться, — сказал майор Фигурин своей секретарше. — Очень много дел. Нужно подготовиться к завтрашнему дню. Я сейчас ненадолго уйду, а вы побудьте. Если позвонят из области, я — в клубе. Когда вернется Свинцов, пусть меня подождет.

— Хорошо, — сказала Капа.

В Доме культуры железнодорожников шли последние приготовления к торжественной церемонии. На сцене плотник Кузьма обивал красной материей гроб, стоявший на двух табуретках. Его работой руководили секретарь райкома Борисов, предрайисполкома Самодуров и редактор Ермолкин.

В глубине сцены расхаживал какой-то человек с блокнотом. Он размахивал руками, бормотал что-то себе под нос и потом что-то записывал огрызком карандаша.

В углу сцены художник Геннадий Шутейников, наколов на фанеру лист ватмана, заканчивал портрет Афанасия Миляги, который по клеточкам срисовывал с маленькой паспортной фотокарточки. Карточка тоже была наколота на фанеру рядом с ватманом.

— Ну-ка, ну-ка… — Фигурин вгляделся в карточку, затем отошел подальше, чтобы сравнить с нею портрет. — Вы считаете, похож? — спросил он художника, в почтительной позе стоявшего рядом со своим творением. — У меня такое ощущение, что этот портрет напоминает мне кого-то другого.

— Вполне возможно, — сказал художник. — Карточка очень маленькая. А я обычно к праздникам рисую товарища Сталина. И знаете ли, рука сама…

— Что значит сама? — нахмурился Фигурин. — Рукой вот что должно руководить. — И он постучал себя пальцем по лбу. — Так что вы уж немного облик его, пожалуйста, измените.

— Да, но я боюсь, что тогда он совсем не будет на себя похож.

— Это не важно, — сказал Фигурин. — Важно, чтобы он не был похож на того, на кого он сейчас похож. Вы меня поняли?

— Да-да.