Любавушка и семь богатырей (СИ)

Губы невольно закусываю, оценивающе паренька разглядываю: рубашонка на нем старенькая, застиранная, не то, что на Олеге, тот, по всему видать, щеголь, и со мной ложился - перстней, да обручей с рук не снимал… Семен в червленой рубашке ходит… Степан в шелковой, иноземного привоза…

Зачем-то представила я Ванюшку голышом и даже застеснялась чуток… Молоденький, свеженький, чистенький… словно теленочек, только что буренкой облизанный… ммм… аж самой лизнуть захотелось… А, может, лучше малого и не трогать, и постарше есть и посолиднее… Тем более, сама слышала, ему Игнат запретил ко мне лезть, ну, так ведь ему же запретил, а никак же не мне.

— Ва-ань, а ты давно ли с девкой бывал?

Смутился так, что ажно уши загорелись…

— Тебе-то какая забота?

— А для интересу.

— Лежать — леживал, да только не далась… сисечки только помять и разрешила… да сзаду чуток потискать.

— А, что ж ты не настоял… распалилась ведь, небось, твоя красавица?

— Так она ж девка еще, ей зачем по селу слава худая, да и мне покамест жениться рановато! А насильничать я не схотел… я же не ворог лютый.

— А тискаться-то она все ж таки тебе разрешила…

— Дак от того никакой беды, что потрогать дала, от того у девок сиськи поболее «напреют», им это любо, потому и сами дают, трогать сиськи у девок очень даже пользительно!

Ох, ты, Господи, каков выискался знаток!

— Так ты, значит, Ванечка, так ни с кем всерьез и не бывал…, - подвела я итог разговору.

Румянец у бедного парня с лица аж на шею переместился. Шея у него крепкая, загорелая, а вот налитая силой грудь под ветхой рубашонкой просвечивает беленькая, будто молочко. Стоит сейчас Ванюша передо мной, голову опустил, а я вижу как сквозь прореху на полотне торчит розовый сосок. Облизать бы его, да чуток зубками прикусить, самую малость позабавиться.

Вот же я какая поблядушка ненасытная! И смех и грех, только смеху поболе будет. Мало мне было трех жарких ночей, да веселых деньков со взрослыми мужиками до забав молодецких охочими! Еще и невинного паренька подавай! Ах, Любава, Любава…

Сама очи опускаю смиренно, да не в пол, а все по Ванькиным телесам шарюсь, глянь-ка, а штаны у парня уже шалашиком топорщатся. Ишь, ты быстрый какой, едва про девичьи прелести речь зашла, так уж готов на все боевые подвиги!

— Ва-ань! Может позволишь мне твоего «молодца» потешить?

А сама скромненько так ниже пояса его киваю.

— Уж больно разудал у тебя «молодец», как я погляжу!

Ванюша только глазами васильковыми захлопал, соображая о каком «молодце» речь, а уж когда догадался…

— Мне дядька Игнат не велел… с тобой баловаться…

Тут мне парнишку и вовсе жалко стало! Всю-то работу домашнюю на него свалили, так еще и порадоваться телу молодому не дают. Так ведь и я бы в накладе не осталась, а может и наоборот… еще в каком накладе-то… сама исхожу соком…

— Ой, миленький, так ведь не узнает никто! А мне не втерпежь чавой-то… раззадорил ты меня, Ванюша, со вчерашнего дня о тебе мечтаю… Показал бы хоть что-ли, похвастался… если есть чем… ежели найдется…

Уколола даже малость, может, гордость сыграет. Судя по тому, как штаны его оттянулись, похвастаться Ване было чем…

— Для тебя-то как не найтись, красавица!

Едва ли не пробасил Иван, верно подражая кому-то из своих наставников и… показал. А я обомлела…

Потому как хуй-то у парня и впрямь был не по летам… длиннее ладони моей и толщиной чуть ли не в мое запястье, а девица я, надо сказать, не худенькая и не тонкокостная.

— Что ж ты, милок, от меня такое сокровище прятал доселе? Хорош-то он у тебя хорош, да вот только на что гож?

— Попадет мне от Старшого…

Колебался парнишка… ох, колебался… И на елку-то влезть охота и причиндалы как бы не уколоть.

— Так мы ж никому не скажем… не признаемся… с меня какой спрос, а и ты нас не выдай…

— И под батагами не сознаюсь… как ебал тебя сладко!!!

Да неужто осмелел? Ну, вот и ладушки.

— Так иди уже ближе, соколик мой, и я свои сисечки разрешу помять, может и еще подрастут…

— Куда уж более тебе и так хороши.

— Да рубашонку-то сыми свою драную, дай хоть я тебя понежу…

Я верхние пуговицы сарафанчика растянула, да и дыньки свои увесистые явила пред синие Ванькины очи… Изошелся парень слюной… сразу руки протянул.

Да только руки-то у него не руки, а целые «лапищи», и вот как облапил он меня ими, как обхватил… аж каждая косточке во мне запела — застонала…

— А таперича пососи их, Ванюша, как в детстве мамку сосал…

— Дак ведь я уж не маленький…

— Дак по «молодцу» твоему вижу, что большой, только страсть как хочу, чтобы ты меня пососал…

— Так и быть, уважу…, - едва пропыхтел надо мной парень

«Это кто же кого уважит сейчас… глупенький…»

Ваня скинул передо мной свое старенькое шматье и остался совсем голенький да гладенький, даже на груди и под мышкам не видать волос, чисто девица… а грудь у него, хоть и мощная, а бело-розовая с нежной кожей.

Не успела я его красой полюбоваться, как присосался ко мне парень, ровно как телок несмышленый к матушке. А сам при том по телу моему ручищами шарит, ворчит, как медведь в берлоге.