Люби сильнее

Впиваемся друг в друга взглядами. Ее зрачки молниеносно, прямо на моих глазах, расширяются. Это завораживает. Ныряю в этот омут. С головой, блядь.

Не могу перекрыть рванувшие из дальних закромов воспоминания: как впервые пробовал ее на вкус, ощущал ее тело под собой, врывался, отбирая самое сокровенное…

Да, сука-жизнь выводит на «развод[2]».

Зачет, бля. Уела.

– Ты… Ты больше… Ты никогда больше со мной не заговоришь?

Маруся напугана и расстроена. От этого я, как когда-то, вопреки многочасовым проработкам, чувствую себя полным дерьмом.

Сука, какой черт обрек меня на эту пожизненную зависимость?

Нельзя впускать ее. Нельзя.

– Что тебе надо? – преодолевая разброс эмоций и еще тонну какой-то чехарды, сердито выдыхаю я.

Рывком отстраняюсь и замираю на приличном расстоянии. Не держу ведь больше, а она не решается отлепиться от сетки. Стоит, будто в ожидании расстрела.

– Я лишь… Только хотела попросить, чтобы ты закрывал калитку, когда выпускаешь Луку, – говорит быстро, практически без пауз.

С первой подачи трудно разобрать эту скороговорку. Долго смотрю на нее, не моргая. Прокручиваю и заторможенно допираю, из-за чего принцесса нервничает. Лука серьезно намерен присунуть ее сучке, и Марусе это походу не по нраву. Не удивительно.

– Это все?

Смотрит, словно чудо произошло.

– Нет, не все.

Конечно, нет. Если бы не скопившаяся масса непонятных эмоций, заржал бы над этой царской наглостью. Впрочем, быстро забываю обо всем, что мог бы сделать, когда Машка сглатывает и зажмуривается, чтобы собраться с силами продолжить.

Твою мать…

Пытаюсь убедить себя, что на мне это больше не работает.

Твою мать…

Еще как работает!

– Быстрее можно? У меня нет времени… – голос обрывается, когда она вновь распахивает глаза.

Смотрит, как чумная.

– Скажи еще что-нибудь? – прямая просьба.

Делает шаг, второй… А мне, черт возьми, как бы ни казалось смешно, отступать охота. Стою, безусловно, не сопляк ведь давно. Ногами в землю врастаю и дыхание перераспределяю. Ртом кислород захватываю, чтобы не поймать еще один приход от ее запаха.

– Послушай… – губы сжимаю, чтобы тормознуть себя. Не хочу как-то ее называть: ни по имени, ни старыми прозвищами. И в этот момент, понятное дело, совершаю вдох через нос. Полный зашквар. – Не зудит трепаться с тобой. Без обид, давай. Уходи.

Не зудит трепаться, блядь…

Изъясняюсь, как торчок какой-то.

Да, говорить желания нет. Вместо этого, я, герой, вашу мать, хочу втащить ее в дом. В свою комнату. Затем, уже голую, в кровать. Хотя нет… Я готов трахнуть ее за первым же углом.

Хватит. Посыл понятен. Пусть проваливает.

Крутанувшись, оставляю Титову посреди двора и иду в дом. Прикрывая веки, гоню на хрен «убитое» таким заявлением личико. Рассчитываю, что сама слиняет, как до этого пришла. Не заблудится.

Только она снова меня удивляет. Тащится следом. Слышу, как нагоняет, решительно шлепая вьетнамками.

Черт возьми…

Если я пойду дальше, она войдет за мной. И тогда…

Борюсь с собой, чтобы откопать зарытое под обвалами совести долбаное благородство, развернуться и предупредить ее:

– Войдешь в дом, будут проблемы.

Она тормозит и замирает. Бурно краснеет, а я ведь от этого тоже прусь.

Черт, на хрена все это?

На самом деле нам не нужно говорить, чтобы услышать друг друга. Знает, что подразумеваю. Чувствует. Видит. Принимает.

Да, ничего не изменилось.

В прошлый раз покалечились. Сейчас-то еще хуже будет. Осознаю я, осознает она.

– Папа просил тебя зайти к нам на ужин, – сообщает взвинченным и оскорбленным тоном моя святоша.

Блядь, да не моя!

Три года прошло. Куда, на хрен, подевались хваленые выдержка и хладнокровие? Накопил же. Где оно теперь, рядом с ней? Чертовщина адская.

– У меня другие планы.

Нужно развеяться и кого-нибудь трахнуть. Кровь из носу. Я должен помнить об этой установке, она поможет справиться.

– Так и передать?

Твою мать…

– Передай, что зайду.

Какая-то дикость, однако, судя по ее реакции, она напугана и рада одновременно. Много чего о ней знаю, кажется, что абсолютно все, но сейчас, как-никак, выстреливает что-то новое.

– Хорошо.

Вздыхаю с облегчением и тихо матерюсь, когда уходит. Раздраженно прочесываю ладонью лицо, прежде чем развернуться и двинуть в обратном от нее направлении.

Что за дебил? На хрена соглашался? Папу Тита я, безусловно, уважаю, но давно научился выкручиваться. Хотел бы, сказал, что зайду в другой раз… Когда ее дома не будет. Хотел бы, так и сделал бы.

Только я другого хочу. И никак не могу это перекрыть.

Глава 5 Мария

Только скажи,

Дальше нас двое…

Ему правда так легко все это отпустить?

Домой едва ли не бегом возвращаюсь. Но дыхание сбивается, конечно же, не поэтому. Столько километров за плечами, давно научилась его контролировать. С Градским на ровном месте все системы сбой дают. Легкие раздуваются и тревожно трепыхаются, словно купол парашюта на штормовом ветру. Щеки пылают. Сердце выскакивает. И я уже знаю, как ты его ни привязывай, на какие цепи ни сажай – выскочит.