– Слушай, давай, не отключайся, – либо у меня полный разброд и шатание, либо у Градского голос вибрирует.
– Хорошо.
Он еще что-то говорит, я вроде как слышу, но не воспринимаю. Просто стою напротив двери и жду, когда он войдет. И как только это происходит… Встречаемся взглядами, ловлю эмоции Яра и роняю к ногам телефон. Бросаюсь к нему, обнимаю и зажмуриваюсь.
Я больше не хочу ничего скрывать.
34
Ярослав
Как только ее вижу, внутри все распадается. Осознаю в ту же секунду: то, что произошло – не очередная проходящая ерунда. Нечто такое в глазах ее вижу… Сразу понимаю, что это перевернет весь мой мир. Физически загораюсь. Но в душе, за бешеной тревожной тряской, почти полный штиль устанавливается. Набегами приходит обезболивающая мысль, что Маруся моя права: если даже умереть придется, в следующей жизни встретимся. И снова попытаемся.
Бля, осознаю, что не в ту степь двинул. Но ничего не могу с собой поделать. Именно так на меня влияет состояние, которое так щедро раздает Машка.
А уж когда она бросается ко мне, бьется в мое тело своим – неистово сгораю. Все слизистые огнем опаляет. Тяжело сохранять обычный режим работы. Но в груди больнее всего. Разрывает, мать вашу.
Чтобы не развивать эту агонию, хочу быстрее подтолкнуть свою Титошу к диалогу.
Режь скорее, Манюня…
Мягче ведь от этой затянувшейся паузы не станет. Понимаю, но молчу. Ее ломать не готов. Она крепко вцепляется, виснет на моей шее. Неосознанно, без какого-либо видения светлого будущего, кружу ее по комнате.
– Все хорошо, Маруся. Порядок, – приговариваю, игнорируя нестабильные душевные показатели. – Все хорошо.
Умирать, так с музыкой – целую ее. Пока не вывалила, впиваюсь в ее рот со всей своей одержимостью и бешеной любовью, которая бьется в моем теле много-много лет.
Моя ты Маруся… Моя…
Никто не отберет уже…
Никому не отдам…
Она отвечает на поцелуй с тем же отчаянием. Плачет. Чувствую эту соль на ее губах, языком слизываю. По пальцам тоже горячими струйками сочится. Не знаю, сколько это длится. Перестаю отслеживать. Просто живу и дышу Марусей, а она – мной.
Когда же эмоциональная буря достигает пика, сама от меня отлепляется. Тянет к кровати и жестом просит сесть. Опускаюсь на край. Положив предплечья на колени, сцепляю руки в замок. Смотрю с полным осознанием, что с секунды на секунду Титова включит мясорубку.
– Сейчас… – утирая слезы, рвано переводит дыхание. – Я должна тебе кое-что рассказать… Не собиралась… Так получилось, что не могу держать больше…
Это я уже понял. И да, похрен на военную выправку, напуган до чертиков.
– Говори, Маруся.
– Сейчас… – повторяет это раз за разом, но решиться не может.
И тем самым, конечно же, разбивает меня еще сильнее.
– В больницу больше не нужно? – забиваю паузу и провоцирую на какое-то развитие диалога.
– Нет… Я уже была… Прости… Я должна была сама…
Это меня как раз практически не удивляет. Задевает, несомненно. Но это явно не самое худшее, что мне сегодня предстоит узнать.
– Что сказал врач?
– Все нормально, – заверяет Машка, и я кое-как выдыхаю.
Чувствую, что расслабляться нельзя, но облегчение от того, что со здоровьем ее порядок, буквально топит грудь. Надышаться кислородом не могу. Поверхностно и часто глотаю. Пока умышленно не тяну слишком много. Порционно и крайне медленно выдыхаю.
– Говори, Манюня. Давай. Как есть уже…
– Да… – стоит, заламывая руки. Потом, будто спохватившись, бросает: – Сейчас… – и убегает в гардеробную.
Заставляю себя сидеть неподвижно. Прислушиваясь к тихим звукам за стенкой, стараюсь дышать. Уже не каким-то определенным способом. Просто дышать.
Возвращается Маруся, прижимая к груди какой-то белый листок. Словно жгучий горчичник обеими руками притискивает эту бумажку. Осторожно и вместе с тем боязливо. Подходит ко мне, но не показывает.
По фактуре предполагаю, что это какая больничная бумажка. Тонкая и гладкая – такие обычно выдают после ультразвукового исследования.
Но она ведь сказала, что со здоровьем все нормально… Блядь, должен тормознуть эмоции, а меня, напротив, сильнее разбивает.
Маруся опускается между моих ног на колени. Задирая голову, смотрит в глаза.