Любимая и потерянная

Вольгаст принес им фужеры. Фоли несколько сгладил неловкость момента, переведя разговор на хоккейный матч, состоявшийся накануне вечером. Джексон благополучно допил свой коктейль, после чего, сославшись на свидание, он с подчеркнутой вежливостью пожал руки обоим друзьям и вышел, даже не взглянув на Мэлона и Ганьона, направлявшихся к их столику. Мэлон притворился, что не замечает неприязненной отчужденности Макэлпина. Он заговорщически ухмылялся, и эта наглая, кривая ухмылка взбесила Джима.

— Мистер Макэлпин, — сказал Вольгаст. — Можете мне поверить, Генри вовсе не такой уж псих. Я тут слышал, как он разговаривал с Мэлоном и Ганьоном. У него кое-какие неприятности. С его девушкой. Вы ее знаете?

— Да, я ее знаю.

— По-моему, Генри недалек от того, чтобы свернуть ей шею.

— О!

— Да, да. Видите ли, мистер Макэлпин, эта девушка питает слабость к неграм. Я в этом сам на днях убедился. Видел ее собственными глазами на Дорчестер с одним черномордым.

— Генри этим не удивишь, — возразил Фоли.

— Мистер Макэлпин, вы друг Чака и друг, так сказать, нашего дома, — Вольгаст глянул на Мэлона и Ганьона. — Видите ли, дело в том, что они с Генри только что поссорились и она назвала его белым ублюдком.

— Комедия! — угрюмо прошипел Ганьон. — Крошка Генри всегда так гордится своей терпимостью и широтой!..

— Что же вы не смеетесь, если это такая уж комедия? — спросил Фоли.

— Я смеюсь.

— Не слышу.

— Над собой я смеюсь про себя.

— Ах так и вы тоже?..

— Признаюсь, одно время я от нечего делать подумывал, почему бы мне не переспать с ней. Хороший обед, интеллигентная беседа, сочувствие и понимание… я мастер на эти дела. Но назвать Генри белым ублюдком, ведь это… это и меня оскорбило, — с возмущением сказал Ганьон.

Ганьон был отнюдь не из тех франкоканадцев, которые фанатично гордятся своей национальной принадлежностью. Он уронил себя в глазах своих влиятельных соотечественников после того, как разрешил одному нью-йоркскому журналу напечатать серию своих блистательных карикатур, выставляющих в сатирическом свете жизнь франкоканадцев. Компатриоты объявили, что Ганьон осмеял свой народ на потребу чужакам, которые рады видеть французов именно такими, какими их изобразил Ганьон. Вот почему его негодование так всех изумило.

— О, я понимаю, какой смысл она вкладывает в свои слова, когда называет Генри белым ублюдком, — с презрением продолжал Ганьон. — Намекает на свое сочувствие обиженным. Друг угнетенной расы. Это она-то? Извини-подвинься, как говорят у вас. Я как-то попробовал сыграть на этой струнке. Мне казалось, что так я скорее подведу ее к постели. Однажды я завел разговор о том, как низко у нас оплачивается труд рабочих-французов. Видели бы вы, как она вздернула свою головку! Мои соотечественники, видите ли, могут сами о себе позаботиться. Ей по вкусу лишь черное мясо. А мы не черное мясо, — со злобой сказал он. — Жаль, Генри не позвал меня с собой. Я бы ее подержал, пока он бьет ее ногами.

— Все дело в том, что она вас отшила, — скептически заметил Фоли. Он повернулся к Вольгасту. — Вольгаст, как вы думаете, отчего такая девушка бегает за черномазыми?

— Отчего? Ну что ж, я, кажется, могу вам объяснить, — сказал Вольгаст, роняя пепел сигары на плечо Мэлону.

Все с почтительным вниманием придвинулись к кабатчику. Макэлпин, бледный и несчастный, молча ждал. Ему хотелось уйти, но он понимал, что если он вдруг встанет и удалится с видом оскорбленного достоинства, то этим лишь унизит девушку. Что бы они ни сказали, ничто не разрушит его веры в нее. Сейчас он чувствовал то же, что и во время разговора с Уэгстаффом в ночном клубе на улице Сент-Антуан. Он знал, что призван всегда быть с ней, делить с ней все, даже ненависть злопыхателей.

— Говорите, Вольгаст, — сказал он спокойно.

— Отчего такую девушку тянет к неграм? — начал Вольгаст с неподражаемой философской отрешенностью. — Чтобы нащупать главную пружину, как говорит Ганьон, надо немножко знать саму девушку. И вот тут-то оказывается, что главное для нее — быть в центре внимания. Она всегда стремится к этому, и всегда напрасно; Чак, напомните, у вас там есть такое солидное двухдолларовое слово.

— Вотще.

— Оно самое. Вотще. Кто мне даст спичку?

— Вот, пожалуйста, — сказал Ганьон.

— Она как девочка, которой хочется показать, как она поет, а никто из взрослых не обращает на нее внимания, — продолжал Вольгаст, — или как пианист, который выкуривает всех из комнаты своей игрой, едва сядет за рояль. Да что тут, черт возьми, говорить. Вы здесь не первый раз и знаете таких несносных трепачей. Бедняги готовы болтать что угодно, только бы их кто-нибудь слушал. Немножечко внимания, понимаете? Всем нам хочется немножечко внимания. Наверное, всем нам его не хватает. А эти девочки, о которых я говорю, они же просто на все готовы, на самое отчаянное безрассудство, только бы хоть чем-то выделиться. И наилучшую рекламу делают себе те, что крутят с неграми. На них оглядываются, смотрят, о них говорят. Пройтись по улице с негром — все равно что с духовым оркестром. Вы должны со мной согласиться, мистер Макэлпин. Вы же историк.