Любимая и потерянная

За обедом Кэтрин и мистер Карвер заговорили об убийстве. Слово за слово, между ними начался спор. Мистера Карвера ужасало, что девушка с университетским образованием проявила столь порочные наклонности и вкусы. Вот к каким плодам способно привести это новое направление в системе образования. В наше время преподаватели не заботятся о том, чтобы закладывать моральные устои. Да оно и не удивительно, если поглядеть, каким людям доверено формирование умов молодежи; взять хоть этого подонка, молодого Слоуна, оживился он, горя желанием переложить всю ответственность за гибель девушки прямехонько на плечи молодого Слоуна. Кэтрин с ним не соглашалась и возражала с неожиданной запальчивостью. Яснее ясного, утверждала она, что эта девица низменна и порочна по натуре. Маленькая распутница. Такие женщины есть, это же не секрет, мужчины чутьем узнают их. Взваливать вину за это на университетских преподавателей только потому, что он не любит молодого Слоуна, — вопиющая нелепость, желчно закончила она.

— Я указал первопричину, — не сдавался мистер Карвер.

— Ах да вздор все это! — крикнула она. — Давно в зубах навязло.

Она так разволновалась, что не могла подыскать слов, и, сердито глядя на отца, делала руками какие-то странные, ненужные движения.

— Ты, папа, все, что ни случится, сводишь к одному, — воскликнула она, резким движением поставив чашку с кофе. — Ох да хватит уж, ради бога, хватит! Хватит, прошу тебя. Мне надоел этот дурацкий спор. Какое нам дело до этой девушки?

И Кэтрин быстро вышла из столовой. Мистер Карвер растерянно взглянул на Жака. Тот сочувственно пожал плечами.

Она оттого так раздражительна сегодня, решила Кэтрин, что Макэлпин куда-то исчез, будто сквозь землю провалился. Вот настоящая причина того, что она мечется весь день, не зная, за что взяться. И сейчас, направившись было в спальню, по дороге она зачем-то свернула в гостиную, где мистер Карвер читал до обеда газету, которую и оставил на лакированном зеленом столике у кресла.

Случайно на нее взглянув, Кэтрин взяла газету в руки. Ей захотелось снова посмотреть на фотографию убитой девушки. Но вместо фотографии, сама не зная почему, она принялась рассматривать рисунок «Пегги-обжимщица». Потом она побрела наконец к себе в спальню. Но и здесь все как-то изменилось, да и сама Кэтрин вела себя не так, как обычно. Она вынула из шкафа два платья, голубое и коричневое, и разложила их на кровати, чтобы решить, в каком из них она покажется Макэлпину желаннее. Коричневое она редко носила при нем. А что, если именно это платье и сможет все переменить? Вдруг Джиму не хватает лишь какого-то толчка, и вся остановка только за тем, чтобы найти какой-то маленький штришок, скажем, удачно выбрать цвет платья. Но сняв костюм и оставшись в одной комбинации, Кэтрин забыла о платье.

Подойдя к туалетному столику, она села, медленным движением руки отвела назад волосы и принялась себя разглядывать. Голые руки и плечи, высокая грудь; как хотелось ей, оценивая свою привлекательность, быть максимально объективной, беспристрастной. Громко тикали часы возле кровати. В прихожей старинные дедовские часы пробили девять. Никого по-прежнему. Кэтрин смущало непривычное ей ощущение страха и тревоги. Словно сквозь сон она чувствовала, что должна сделать что-то, чему пока еще противится. Она медленно встала и пошла, обмирая на каждом шагу, но продолжая идти дальше с каким-то странным, боязливым, настороженным лицом.

В прихожей горничная поперхнулась, увидев Кэтрин в белой комбинации, — никогда до этих пор ее хозяйка не разгуливала по квартире полуодетой. Вышедший из столовой Жак прижался к стенке. Кэтрин его не заметила. Она как лунатик вошла в гостиную, где мистер Карвер, отхлебывая виски с содовой, читал финансовую страничку. Ни слова не сказав, Кэтрин вынула у него из рук газету и, когда он встал, не веря собственным глазам, повернулась и ушла к себе.

Из ящика бюро, где она хранила разные дорогие ее сердцу мелочи, Кэтрин достала листок, на котором Макэлпин нарисовал ее в тот вечер, когда заходил за ней на радиостудию. Этот рисунок она положила рядом с тем, что напечатан был в газете и подписан «Пегги-обжимщица». На ее собственном рисунке была надпись «Мадам Радио». Обе надписи, несомненно, были сделаны одной рукой — тот же росчерк, те же небрежно набросанные буквы. Установить тождество надписей было нетрудно, под ними как будто уже стояла фамилия автора.

— Боже мой! — прошептала она, опускаясь в кресло.

В голове у нее начала пульсировать острая боль, напомнившая Кэтрин приступы мигрени, от которых она страдала несколько лет назад. Ей было страшно, горько, одиноко.