Любимая мартышка дома Тан

— Когда ты тоже вымоешься, я, пожалуй, согласилась бы еще раз ощутить твои руки… вот в этих местах, которыми я билась о седло — они начинают жутко болеть, — смиренно сказала она мне, сделав строгое лицо. — И еще ноги… Как будто не конь, а я сама бежала всю дорогу…

Потом она с удовольствием улеглась на живот, привычно подняв одну ногу. Я нажимал пальцами на точки ее розовых мягких ступней одну за другой — точки, которые должны были вернуть этим маленьким ногам бодрость и легкость. Холм нависал над нами сверху зеленым гребнем, охранявшие нас цтицы перекрикивались спокойными голосами.

— Прыгать в седле было ужасно… но ты так хорошо держал меня… а правда ли, что тюрки умеют делать в седле кое-что с женщиной, даже в галопе? — тихо прозвучал ее мечтательный голос.

Я продолжал возвращать жизнь ее ступням. Дальше же, помнится, была мысль: что же это такое, не может у нормального человека быть таких ног — огромных, ороговевших и растрескавшихся, с большими грязными ногтями.

И следующая мысль: а что делают эти босые ноги на траве в трех шагах от нас и как это они подобрались сюда совершенно беззвучно?

В полном ошеломлении я поднял глаза на обладателя ног. Возраст этого странного явления был неясен. Губы, брови и щеки его были раскрашены лихо, размашистыми движениями,- он явно не пожалел румян и, кажется, простого угля. Борода клочьями вокруг красных губ и такого же красного носа придавала пришельцу на редкость колоритный — чтобы не сказать звероподобный, — вид, а какие-то древние серые с черным одежды не были похожи ни на что, особенно — доходившие до колен широкие штаны. Это был ни в коем случае не крестьянин, и не чиновник, и не горожанин… скорее картинка со странно знакомого старинного свитка.

Оказаться перед незнакомцами босым (и без головной повязки) для жителя империи было верхом позора — но стоявшую передо мной личность это никоим образом не смущало. Личность (серая головная повязка на ней все-таки была) наблюдала за движениями моих пальцев со смесью снисходительного одобрения и удивления.

— Хэй, — гнусавым голосом сказал мне незнакомец, подняв ногу и став похожим на какого-то журавля в серых перьях, — а вот это ты знаешь?

Тут он, балансируя, показал мне заскорузлым пальцем две точки пониже колена.

— Ну, конечно, — как завороженный отозвался я, послушно переводя пальцы к указанным точкам. — Но это потом, сначала ведь надо пройтись вот здесь и здесь…

Тут я окончательно понял, что все это — какой-то болезненный бред. А серый человек, кивнув, поднял над головой руки и похлопал в ладоши. «Хэй», — донеслось откуда-то сверху. И я чуть не упал на траву, увидев, что с высокого гребня холма прямо над нами свешиваются еще три головы, увенчанные серыми шапками разных конфигураций. Затем в листве зашуршало, и вниз начала спускаться странная конструкция — какое-то деревянное сиденье на веревках.

— Вы это, поскорее, — сказал несуразный человек, тыкая пальцем в сиденье. — А лошадкой я займусь сам.

Успевшая подняться с травы розовая пухлая Ян абсолютно спокойно, снимая с куста на ходу еще мокрое тряпье, двинулась в указанную сторону. Мне оставалось лишь пойти за ней, оставив на поляне бесполезный меч, кольчугу, гвардейский мундир, шлем, седло и сумки — а также и Варза, не проявившего к странному человеку никакого недоверия.

Нас в сиденье втащили наверх, среди бивших по лицу веток, — и, глядя сверху на бывшую «нашу» поляну, я увидел, что отсюда она видна как на ладони, а вот подняться с нее вверх без сиденья было бы нелегко.

Далее нас поволокли еще выше, причем я почти упирался лицом в обнаженные ягодицы Ян — и никого, кроме меня, это никоим образом не волновало. На травянистой площадке Ян, наконец, завернулась в немедленно облепившие ее тряпки (в том числе бывшую нижнюю юбку из тонкого, телесного цвета шелка). И мы увидели прямо перед собой деревянные ступени, ведущие еще выше.

— Мои ноги,- вздохнула она, но три толстые серые задницы наших провожатых уже раскачивались вправо-влево где-то над нами. Ждать нас явно никто не собирался.

Наверху нам открылись довольно старые, кое-где побеленные стены дворика; заросшие мхом и усыпанные листвой и хвоей крыши. А еще в этом странном месте был запах. Он одновременно тревожил и успокаивал. Он был очень знакомым, этот запах — ароматный дым, множество сухих трав, но еще как будто давно высушенная рыба, и что-то сладкое и густое… Мне почему-то вспомнились одновременно рынки Чанъани, моя лекарская сумка после битв и многое, многое другое.

Десяток одинаково одетых серых людей чем-то занимались среди старых стен и крыш — они тащили какие-то вещи, навьючивали ими ослика, стоявшего у круглых ворот неподалеку. Один чистил метлой глиняную раскрашенную статую веселого старичка, державшего в руке розовый персик. За старичком была стена под козырьком крыши, и на облупившейся фреске я угадал очертания восьми лишенных возраста человек, сидевших за вином.

Глухо ударил колокол за стеной. «Даосы, — понял я. — Это же даосы».