Любимая женщина Альберта Эйнштейна

– А шведы-то премию своего изобретателя динамита почему-то не переименовали! Как была Нобелевская, так и есть по сей день. Хотя благодаря ему невинных людей наверняка погибло больше, чем при Сталине. Наверняка. В общем, не буду я подписывать, и точка. Я к Сталину обращался как к брату... Не обижайся.

Уходя, Корин бросил косой взгляд на роскошную мастерскую Коненкова: неплохое наследство тебе «братец» оставил...

* * *

Буквально через месяц, 15 марта 1966 года, председатель Комитета государственной безопасности при Совете Министров СССР Владимир Ефимович Семичастный услужливо информировал Центральный Комитет, что «в Москве получило широкое распространение письмо, адресованное первому секретарю ЦК КПСС, подписанное 25-ю известными представителями советской интеллигенции... Сбор подписей под названным документом в настоящее время намерены продолжить, причем инициаторы этого дела стремятся привлечь к нему новых деятелей советской культуры... Известно, что некоторые деятели культуры, а именно: писатели С.Смирнов, Е.Евтушенко, режиссер С.Образцов и скульптор С.Коненков, отказались подписать письмо...»

* * *

Еще в детстве деревенская бабка-ведунья нагадала Сергею Коненкову долгую-предолгую жизнь. В зрелом возрасте он всем говорил, что доживет до 100 лет, и любил повторять фразу: «В любом возрасте оберегайте чувство молодости».

Когда ему стукнуло 97, тогдашний председатель Союза художников Екатерина Белашова ходатайствовала о предоставлении Коненкову государственной дачи. Обратилась в правительство. Там прошение помурыжили-помурыжили и, как говорится, благополучно положили «под сукно». Тогда Белашова, добрая душа, решила по-своему поощрить старого мастера и отправила его в Дом творчества на Сенеж. Екатерина Федоровна искренне хотела как лучше, но, увы...

Всем хорош был этот дом: и находился в чудесном месте, и люди вокруг были замечательные, никто в душу не лез. Только вот бытовые удобства были общие, в коридоре. Когда Коненков попросил помочь ему в помывке, сердобольные нянечки охотно выполнили эту просьбу. Затем завернули в простыню. Но пока санитары несли старика из ванной комнаты в номер, его сильно продуло. На следующий день врачи диагностировали: воспаление легких. Плюс ко всему на дворе стояла промозглая осень. Возвращение в Москву ему тоже далось нелегко.

Говорят, у «русского Родена» до последних дней под рукой неизменно оставались карандаш и бумага, картон, пластилин, куски фанеры. Как-то вечером, сидя в кресле перед темнеющим окном, он ясно увидел никем еще не написанную картину под названием «Зал ожидания». Огромное полотно с изображением абсолютно одинаковых гробов. Только гробы, гробы, гробы с крестами на крышках – и все. Зал ожидания...

На календаре был бесснежный декабрь 1971 года. Сергей Тимофеевич Коненков не дожил ни до 100 лет, ни до коммунизма, ни до Армагеддона. Аминь.

* * *

В день смерти великого скульптора в дом к Маргарите сбежались с соболезнованиями близкие и знакомые. Они застали ее в смятении, нервно мечущейся из одной комнаты в другую.

– Оставьте свои сочувствия при себе! – нервно кричала она. – Что вы сюда понабежали? Или не понимаете, что я теперь нищая?!

Вскоре после кончины Коненкова люди в штатском изъяли из семейного архива несколько мешков бумаг. Но в спешке кое-что пропустили.

Маргарита Ивановна пережила всех – и своего мужа, и Альберта Эйнштейна. Стала затворницей. С годами от ее аристократического лоска мало что осталось. Бывшая красавица безумно располнела, погрузившись в сильную депрессию, неделями не поднимаясь с постели в своей комнате на втором этаже Дома-музея Коненкова. Выбраться на Тверскую – тьфу, на Горького! – было практически неразрешимой проблемой. Ноги не несли. Домработница наслаждалась унизительным положением барыни, открыто издевалась над ней, насильно кормя селедкой и черным хлебом, подстилая на стол газетку вместо скатерти. Будила спящую Маргариту Ивановну поистине варварским способом – поджигала перед лицом бумагу, все те же газеты.

Тупыми ножницами она грубо состригала ей волосы, давясь при этом от хохота. А однажды состригла брови. Не давала папирос, без которых хозяйка не могла обходиться. Зная, что Маргарита в последние годы на дух не переносит спиртное, плебейка, вцепившись в подбородок, вливала ей в рот дешевенький коньяк. А потом плюхалась своей задницей на край кровати и, гаденько улыбаясь, ждала реакции.

На глазах хозяйки она портила вещи, открыто воровала драгоценности. Маргарита Ивановна горько сожалела, что в свое время не подарила племяннице роскошную лисью шубу, предмет зависти многих знакомых дам: «Ты еще не умеешь носить меха. Да и мне еще, может быть, придется выходить...» Но не пришлось. Скотина-домоправительница варварски отрезала от шубы рукава. Объяснила: нужно на воротники. Маргарита потом долго рыдала: «Зачем испортила вещь?! Да лучше бы просто забрала!..»