Любимая женщина Альберта Эйнштейна

Но, с другой стороны, ему льстило, тешило самолюбие почтительное внимание нового поколения художников, в глазах которых он, по всей вероятности, представал восставшей из пепла легендой или, может быть, ожившим Каменным гостем, Командором из «Маленьких трагедий»... Они ведь с воображением и юморком ребята.

Как и эти «прозайчики» из Литературного института, который стоял как раз напротив его мастерской. Вот уж пройды, так и норовят выпросить десяточку-другую. Благо бы на дело, а то ведь наверняка на пропой... Вот вчера один явился, представился:

– Я аварский поэт Магомед Алиев. У меня есть одна мечта: прочитать вам, великому человеку, мои стихи. И вы потом скажете мне свое просвещенное мнение.

Бог ты мой! Хорошо, хоть денег не просит. Может, почитает стишок и уйдет?.. Да не тут-то было! На своем родном языке Магомед прочел замечательно длинную поэму «Ленин в горах», потом начал цикл каких-то лирических стихотворений... Коненков чувствовал, что слабеет с каждой минутой, и взмолился:

– Молодой человек, я, к сожалению, не понимаю вашего языка. Но чем вам можно помочь?

– Нравится? – обрадовался поэт. – Тогда я вам еще немного почитаю...

– Нет! Помочь, хочу помочь! – Сергей Тимофеевич запустил руку в карман.

– Мне домой надо, в горы, уважаемый товарищ Коненков. А билеты такие дорогие...

* * *

Коненков демонстративно старался держаться на почтительном расстоянии от какого-либо участия в публичной политической жизни. Но когда в начале зимы 1966 года ему позвонил и напросился в гости по «весьма спешному делу» старинный приятель, народный художник Павел Корин, Сергей Тимофеевич, разумеется, не мог отказать.

Посмотрев заготовки свежих работ друга, Павел Дмитриевич помялся, но вынул из кожаной папки несколько листков и протянул хозяину мастерской:

– Почитай, Сергей Тимофеевич.

Коненков начал вслух:

– «Глубокоуважаемый Леонид Ильич!..» Так это же не мне письмо... А я чужих не читаю.

– Конечно, не вам. Письмо Брежневу. Почитай все-таки дальше.

«...В последнее время в некоторых выступлениях и в статьях в нашей печати проявляются тенденции, направленные, по сути дела, на частичную или косвенную реабилитацию Сталина. Мы не знаем, насколько эти тенденции, учащающиеся по мере приближения ХХIII съезда, имеют под собой твердую почву. Но даже если речь идет только о частичном пересмотре решений ХХ и ХХII съездов, это вызывает глубокое беспокойство. Мы считаем своим долгом довести до Вашего сведения наше мнение по этому вопросу...

Мы считаем, что любая попытка обелить Сталина таит в себе опасность серьезных расхождений внутри советского общества. На Сталине лежит ответственность не только за гибель бесчисленных невинных людей, за нашу неподготовленность к войне, за отход от ленинских норм в партийной и государственной жизни. Своими неправыми делами он так извратил идею коммунизма, что народ это никогда не простит. Наш народ не поймет и не примет отхода – хотя бы частичного – от решений о культе личности. Вычеркнуть эти решения из его сознания и памяти не может никто.

Любая попытка сделать это поведет только к замешательству, к разброду в самых широких кругах. Мы убеждены, например, что реабилитация Сталина вызвала бы большое волнение среди интеллигенции и серьезно осложнила бы настроения в среде нашей молодежи... Не менее серьезной представляется нам и другая опасность. Вопрос о реабилитации Сталина не только внутриполитический, но и международный вопрос. Какой-либо шаг в направлении его реабилитации, безусловно, создал бы угрозу нового раскола в рядах мирового коммунистического движения, на этот раз между нами и компартиями Запада. С их стороны такой шаг был бы расценен, прежде всего, как наша капитуляция перед китайцами, на что коммунисты Запада ни в коем случае не пойдут...

Мы не могли не написать о том, что думаем. Совершенно ясно, что решение ЦК КПСС по этому вопросу не может рассматриваться как обычное решение, принимаемое по ходу работы. В том или ином случае оно будет иметь историческое значение для судеб нашей страны. Мы надеемся, что это будет учтено».

– Ну, и что ты от меня хочешь, Павел Дмитриевич? – Коненков отложил в сторону письмо.

– Чтобы вы поставили свою подпись под этим обращением. Его уже подписали уважаемые в стране люди. Например, академики Арцимович и Капица, известные писатели Паустовский, Чуковский, Катаев, Майя Плисецкая, я, в конце концов, Иннокентий Смоктуновский...

– А это кто?

– Ну как же, Сергей Тимофеевич, это известнейший актер!

– Не знаю, я в театрах уже не помню когда бывал, а в кино и подавно... И вы считаете, что и моя подпись должна быть в этом ряду?

– Конечно, вы скульптор с мировым именем, лауреат...

– Сталинской, заметьте, премии, Павел Дмитриевич. А сам-то ты разве нет?

– Ну почему же нет? Было дело, в 1952-м еще. Правда, они теперь все Государственными премиями считаются...