Любимая женщина Кэссиди

— Да, — сказала она, — мистер Кенрик платит за квартиру.

— Я вас не об этом спрашиваю. В какой комнате он живет?

— Он платит за квартиру, никого не беспокоит. Я знаю, что он платит, потому что я домовладелица. Он платит, и лучше пусть платит, или сразу же вылетит. Это всех касается. Я их всех вышвырну.

Кэссиди прошел мимо хозяйки, миновал узкий коридор, ведущий в холл. В холле сидели двое пожилых мужчин. Один читал греческую газету, другой спал. Кэссиди обратился к старику с газетой:

— В какой комнате живет мистер Кенрик?

Старик ответил по-гречески. Но тут вниз по лестнице сошла девушка лет двадцати, улыбнулась Кэссиди и спросила:

— Вы кого-то ищете?

— Хейни Кенрика.

Девушка замерла, в глазах ее появилась враждебность.

— Вы его приятель?

— Не совсем.

— Что ж, — сказала девушка, — мне подходит, лишь бы вы не были ему приятелем. Я его ненавижу. Ненавижу этого типа. Сигарета найдется?

Кэссиди протянул пачку, дал прикурить, и она сообщила, что комната Кенрика на третьем этаже, последняя.

Он взобрался по лестнице на третий этаж, пошел по коридору. В коридоре было тихо, и, подходя к двери последней комнаты, он велел себе быть поосторожней, решив воспользоваться преимуществом внезапности. Иначе Хейни вполне мог приготовиться и безусловно не погнушался бы чем-нибудь вооружиться.

Кэссиди подошел к двери. Взялся за ручку, повернул осторожно и очень медленно. Услыхал легкий щелчок, означавший, что дверь не заперта. Ручка повернулась до конца, дверь открылась, он шагнул в комнату.

И вытаращил глаза на Хейни Кенрика.

Хейни лежал на кровати лицом вниз, ноги свешивались, касаясь ступнями пола, плечи тряслись. Казалось, он корчится в приступе смеха. Потом Хейни перевернулся и посмотрел на Кэссиди. Лицо его было мокрым от слез, губы дрожали от отчаянных рыданий.

— Порядок, — проговорил Хейни. — Вот и ты. Пришел меня убить? Давай, убивай.

Кэссиди захлопнул дверь. Прошел через комнату, сел на стул у окна.

— Мне плевать, — рыдал Хейни. — Плевать, будь что будет.

Кэссиди откинулся на спинку стула. Посмотрел на Хейни, содрогавшегося на кровати всем телом. И сказал:

— Ты прямо как баба.

— Ох, Боже, Боже! Лучше бы я был бабой.

— Почему, Хейни?

— Будь я бабой, меня это не мучило бы.

— Не мучило бы? Что тебя мучит?

— О Боже, — всхлипнул Хейни. — Мне все равно, пускай я умру. Я хочу умереть.

Кэссиди сунул в рот сигарету, закурил и сидел, молча слушая плач Хейни. А через какое-то время тихо заметил:

— Как бы там ни было, дело, по-моему, плохо.

— Невыносимо, — прохрипел Хейни.

— Ну, — заключил Кэссиди, — как бы там ни было, не хочу, чтобы ты вымещал злобу на мне.

— Знаю, знаю...

— Я хочу наверняка убедиться, что знаешь. Затем и пришел. Сегодня утром мне в голову швырнули кирпич. Сегодня вечером на меня напали на Док-стрит. Ты заплатил им за это.

Хейни сел на кровати. Вытащил из кармана носовой платок, вытер глаза, высморкался.

— Поверь мне, — вымолвил он, — клянусь, я на тебя зла не держу. Просто прошедшая пара дней была сущим адом, вот и все. — Он слез с кровати, попытался поправить галстук, но пальцы дрожали и ничего не вышло. Он безжизненно уронил руки, вздохнул и повесил голову.

— Приятель, — сказал Кэссиди, — случай безусловно прискорбный.

— Я скажу тебе кое-что, — начал Хейни бесцветным от эмоционального напряжения тоном. — Последние сорок восемь часов я ни крошки не ел. Пробую, и каждый раз еда в горло не лезет.

— Попробуй закурить, — посоветовал Кэссиди и дал Хейни сигарету. Она лихорадочно затряслась у того в губах, и пришлось трижды зажигать спички, прежде чем он сумел прикурить.

— Так мне и надо, — объявил Хейни, конвульсивно затягиваясь сигаретой. — Что хотел, то и получил. Получил сполна. И еще получаю. — Он попытался улыбнуться, но физиономия вместо этого перекосилась в гримасу готового заплакать ребенка. Ему удалось взять себя в руки, и он спросил: — Можно с тобой поговорить, Джим? Можно тебе рассказать, что она со мной сделала?

Кэссиди кивнул.

— А с другой стороны, — рассуждал Хейни, — может, лучше не надо. Может быть, лучше держать язык за зубами.

— Нет, — сказал Кэссиди. — Вполне можешь со мной говорить.

— Ты уверен, Джим? В конце концов, она твоя жена. Я не имею права...

— Стой, ты меня слышишь? Говорю тебе, все в порядке. Я старался открыто сказать, что у меня с Милдред все кончено. Я говорил тебе это у Ланди и думал, все ясно.

— Так ты с ней правда порвал?

— Да, — громко провозгласил Кэссиди. — Да, да. Порвал. Развязался.

— А она знает?

— Если не знает или не хочет знать, придется отгонять ее камнями.

Хейни вытащил изо рта сигарету, посмотрел на нее и скривился.

— Не знаю, — сказал он. — Не могу понять. И это доведет меня до психушки. В первый раз в жизни со мной такая беда. У меня были женщины всяких сортов, доставляли мне всякие неприятности. Но такой — никогда. Ничего похожего.

Кэссиди тупо улыбнулся, вспоминая окурок сигары в пепельнице, смятые простыни, сброшенную на пол подушку.

— Не понимаю, чего ты ноешь. Ты ведь свое получил, правда?