Любимец

Громко топая и разговаривая, в комнату вошли человек пять ветеранов, которые куда-то ходили, пока мы тренировались.

‒ Не так громко, ‒ сказал Прупис. ‒ И не надо песен.

Ветераны покорно замолкли и стали громко шептаться. Один из них упал, остальные шикали друг на друга.

‒ Напились, как скоты, ‒ сказал Прупис. ‒ Но я их не осуждаю ‒ такая уж у нас сволочная жизнь. Никогда не знаешь, сколько тебе осталось.

Батый закрыл глаза и сделал вид, что спит. Но я чувствовал, что он не спит, ему интересно, о чем мы будем разговаривать. А я тоже понимал, что мы будем разговаривать, иначе бы Прупис не присаживался на кровать ‒ дал бы мне кожу, и дело с концом.

‒ Мне Лысый намекнул, ‒ сказал Прупис негромко, ‒ что ты ‒ любимец.

От этого слова Батый открыл глаза.

‒ Что в этом страшного? ‒ спросил я. ‒ То меня обвиняют, что я искусственный, и грозятся разобрать на винтики, то вы говорите, что я любимец. Я ничего не понимаю.

‒ Я тебе задал простой вопрос, и мне нужен на него простой ответ. Ты любимец?

‒ Да, ‒ сказал я не без колебаний. ‒ А чего в этом плохого? Разве я виноват?

‒ Никто не виноват в том, что с нами делают жабы, ‒ сказал тихо Прупис. ‒ Но все-таки лучше, когда люди не знают, что ты любимец. Любимцев мало кто видел, про любимцев думают, что все они ‒ жабьи собаки. Им нельзя верить, они… ну, как животные. Не люди, а животные, только домашние. Собак жабы потравили, и вместо них любимцы.

‒ Это все вранье! ‒ сказал я громче, чем надо было ‒ кто-то еще обернулся в нашу сторону. ‒ Любимцы тоже разные бывают.

‒ А кто знает? ‒ сказал Прупис. ‒ Мы все живем по своим углам и не знаем. Теперь я гляжу на тебя и вижу, что ты ‒ как человек. А почему ты сбежал?

‒ Надоело, ‒ соврал я. ‒ Надоело быть любимцем. Хочу, чтобы меня не любили.

‒ Шутишь, ‒ сказал Прупис. ‒ Ну шути, шути. Ты мне нравишься, но все же будь осторожен.

Он поднялся и ушел. Вова Батый повернулся ко мне и сказал:

‒ А мне говорили, что любимцев выводят в специальных лабораториях и мозги у них вынимают.

‒ Я сейчас у тебя мозги выну, ‒ мрачно сказал я. Мне спорить не хотелось.

‒ Я думал, что любимцы хорошо живут, ‒ продолжал Батый, не обратив внимания на мое предупреждение, ‒ что у них жрать ‒ от пуза! И чистые они.

‒ Жрать от пуза, ‒ сказал я. ‒ Сколько хозяйка даст, столько и съешь.

‒ И дом, и чисто, ‒ сказал Батый, с непонятной мне завистью.

‒ А ты что, хотел бы?

‒ Кто не захочет? ‒ спросил Батый. ‒ Каждый человек хочет жрать и спать.

‒ А я бы ни за что туда не вернулся.

‒ Почему?

‒ Потому что жратва ‒ не главное. Тебя любят ‒ ты сытый, тебя разлюбили ‒ то побьют плеткой, а то и отправят на живодерню.

‒ И ты с ними в одном доме жил? ‒ спросил Батый, глядя в потолок.

‒ Конечно. В одной комнате.

‒ А правда, что у них когти ядовитые?

‒ Ну и глупый ты, Батый! Хозяйка же меня гладила! И мы с ней гуляли.

‒ А на каком вы языке разговаривали? ‒ спросил Батый, и я понял: он не поверил ни единому моему слову. Видно то, что было для меня обыкновенно, в его небогатое воображение просто не вписывалось.

‒ На нашем, на русском.

‒ И она тебя не придавила? ‒ спросил Батый наконец.

‒ Ну зачем же меня давить, если она меня любила?

‒ Лю-би-ла! ‒ Он повторил иначе: ‒ Лю-би-ла… Нет, я рехнусь от него! Лучший друг жабы!

Я отошел к столу и стал резать кожу на тонкие полоски. Я работал допоздна. Некоторые подходили ко мне, смотрели, но не мешали. Я думал, что Батый никогда не видел спонсоров вблизи ‒ это странно, но, наверное, возможно ‒ не могут же господа спонсоры находиться везде и наблюдать за всеми людьми. И для человека, близко не видавшего спонсора, он кажется холодным чудовищем. Какое горькое заблуждение!

Прошло два дня в непрестанных тренировках, я уставал, как будто из меня к концу дня выпускали воздух. Но кое-чему я научился. Это легко объяснить: ведь я был выше ростом многих из воинов нашей школы и быстрее других двигался и думал. Меня хорошо кормили в детстве.

Господин Ахмет два раза при всех меня похвалил. А Прупис хоть и не хвалил, сказал мне спасибо, когда я отдал ему аккуратно и крепко сплетенный хлыст. Ко мне стали обращаться другие воины, я не отказывал ‒ я люблю мастерить: шить, вырезать, плести…

Если бы не постоянная усталость, я был бы счастлив. Мне жилось не хуже, чем у Яйблочков. Нас хорошо кормили, и я спал на настоящей мягкой койке. Правда, я побаивался Добрыню, который помнил о нашей встрече и не давал забыть о грядущей мести.

Я больше не пытался выяснить, к чему нас так тщательно готовят. Потерплю ‒ узнаю.