Любимец

Как будто речь шла только о здоровье! Нарушался великий принцип: самое страшное преступление ‒ это преступление перед природой. Оно ужаснее даже преступления против спонсора. Курение относится к страшным преступлениям. А Батый делал вид, что ему это неизвестно.

Мне было трудно. Во мне накапливались сведения, наблюдения и события, немыслимые для моей старой жизни. И случилось это всего за три дня. Как будто я прожил всю жизнь, ни разу не увидев воды, а тут неожиданно мне пришлось нырнуть в воду и остаться под ее поверхностью навсегда.

Я узнал, что некоторые люди ходят в одежде, и более того ‒ я сам уже начал ее носить. Я видел грамотных людей и людей вооруженных, я видел, как люди работают на фабриках, курят и даже обманывают спонсоров… Мир с такой скоростью рушился вокруг, словно все, что было раньше, оказалось сном. А, может быть, и я сейчас проснусь на своей подстилке?

‒ Я и сам не курю, ‒ сказал Батый. ‒ Мне нужно в форме быть.

‒ Зачем? ‒ спросил я.

‒ Живым остаться подольше, ‒ сказал Батый. ‒ Может, стану мастером, как Прупис, или даже хозяином, как господин Ахмет, ‒ я жить хочу, такое у меня настроение.

Я тоже хотел жить и потому воспользовался моментом, чтобы порасспросить расположенного ко мне Батыя.

‒ А зачем мы тренируемся? ‒ спросил я.

Батый лениво скосил на меня черный глаз и ответил вопросом:

‒ А ты как думаешь?

‒ Не знаю, ты сказал ‒ рыцари, но не сказал, что они делают.

‒ Ты в самом деле так думаешь?

‒ А что бы ты на моем месте подумал?

‒ Откуда ты такой взялся! ‒ в сердцах воскликнул Батый.

Гурген, сидевший неподалеку, обернулся к нам и улыбнулся. Перехватив мой взгляд, он отвел глаза и принялся не спеша перематывать изоляционную ленту на рукояти меча.

‒ Откуда все, ‒ сказал я. ‒ Из питомника.

‒ Ты меня не понимаешь, Тим, ‒ сказал Батый. ‒ Я тебя обидеть не хочу. Я тебя понять хочу. Ты хороший парень и Добрыню не испугался. Но какой-то ты странный. Некоторые ребята даже думают, что ты, может, и не человек?

‒ А кто же?

‒ Жабы много опытов делали над людьми ‒ это точно известно. И говорят, они специальных людей вывели, чтобы они были послушные, чистые и без всяких недостатков.

‒ А зачем? ‒ спросил я. ‒ Им что, нас мало?

‒ А нас, отсталых, они тогда ликвидируют. Были и не стало.

‒ Но зачем, зачем? ‒ настаивал я, словно на самом деле был искусственным человеком и старался понять, зачем я нужен.

‒ Чтобы им не беспокоиться, чтобы мы им не мешали, чтобы они, наконец, вздохнули спокойно!

Мне было непонятно, жалеет он спонсоров или издевается.

‒ Но ты же видел, из меня кровь текла, когда я с Добрыней дрался, ‒ сказал я.

‒ Это, считай, тебя и спасло ‒ а то бы мы тебя обязательно ночью развинтили, чтобы посмотреть, как ты тикаешь.

Я не сразу ответил ему ‒ то, о чем он говорил, мне было непонятно, но непонятность была многослойной и тревожной, словно луковица: ты снимаешь слой, а там другой, похожий, но другой.

‒ Ты прости, ‒ сказал я, решив, что лучше показаться глупым, чем рисковать жизнью. ‒ Но мне не все понятно. Ведь спонсоры прилетели к нам, чтобы навести порядок. Раньше мы жили отвратительно: мы губили нашу природу, не осталось чистой воды и воздуха, люди воевали друг с другом, голодали, болели спидом и холерой. Мы были обречены на гибель, но тут, на наше счастье, к нам прилетели спонсоры, которые нас спасли.

‒ От чего? ‒ спросил Батый.

‒ От гибели.

‒ Я это уже слышал, ‒ сказал Батый. ‒ Знаешь, где? В колонии, куда угодил мальчишкой. Там у нас был такой Проводник, он нас учил про спонсоров. Только никто ему не верил ‒ мы все уже успели пожить и знали этим жабам цену.

‒ В колонии? Что это такое?

‒ Это тюрьма, тебя держат там, пока ты подрастешь, а потом распределяют ‒ кого на фабрику, кого на живодерню, а меня вот ‒ на шахту.

‒ Я всегда думал, что живодерня ‒ это шутка. Это шутка?

Батый рассмеялся, показывая неровные зубы.

‒ Попадешь ‒ узнаешь, какая шутка.

‒ Ты рассказывай, ‒ попросил я. ‒ Про колонию.

‒ Про колонию я забыл, ‒ сказал Батый. ‒ Про колонию нечего рассказывать.

‒ Расскажи про господ спонсоров. Ведь правда, что они наши братья по разуму?

‒ Ты и это выучил?

‒ Нет, ты скажи! Мне это очень важно знать!

‒ Это только пустая фраза! Братья по классу, братья по духу, братья по разуму. Я думаю, им у себя тесно, вот они к нам и забрались.

‒ Скажи, зачем они прилетели?

‒ Для искусственного человека ты слишком настырный, ‒ сказал Батый и поднялся.

На площадку вышел Прупис и сказал:

‒ На позицию! Сейчас будем отрабатывать выпад с последующим колющим ударом в печень. Встали! Ланселот, ты что отстаешь? Я этого не люблю.

Вечером Прупис пришел к нам в комнату, сел на край кровати, на которой я лежал, вымотанный тренировкой так, что мог шевелить только языком, да и то с трудом.

Он протянул мне несколько разной формы кусков кожи.

‒ Такие подойдут? ‒ спросил он.

Я сразу понял, что это значит, и стал рассматривать куски. Два вернул ему обратно, а про остальные сказал:

‒ Подойдут. Мне еще будет нужен острый нож.

‒ Сам наточишь, ‒ сказал Прупис и добавил, обращаясь к лежавшему на соседней койке Батыю: ‒ Покажешь ему, где взять нож.