Любимец Гитлера. Русская кампания глазами генерала СС

Один мотоциклист, пройдя штопором через занятый врагом лес, принес нам приказ немедленно пробиться к окрестностям этого населенного пункта, где опасность прорыва была все более и более очевидной. Как ужи проскальзывали мы между перелесков. Через отрезок в двадцать километров в два часа ночи мы столкнулись нос к носу с другой волной русских, уже занявших деревню Камбья и, видимо, стремившихся продвинуться вперед для соединения со своими победоносными силами на востоке и юго-востоке. 

Камбья

Утром 21 августа 1944 года положение на эстонском фронте было следующее.

Оборона, выдвинутая к Дерпту между озером Пейпус и дорогой на Плескау, была взорвана; русские даже массированно высаживались на западный берег озера.

Центральная диспозиция была сильно атакована советскими солдатами, овладевшими Камбьей.

Западное крыло фронта — от Камбьи до дороги Рига — Дерпт и далее до озера Вира — было еще свободно.

Короче, когда генерал Вагнер наблюдал неприятеля, он видел свое смятое левое крыло и серьезную угрозу своему центру; только его правое крыло еще имело последний путь отхода, поскольку оно было наиболее отдалено от Советов.

Сельская проселочная дорога связывала Камбью с большой дорогой на Плескау в пятнадцати километрах к югу от Дерпта. Но эта вилка сама была под угрозой советских войск, выходивших с юго-востока.

Я должен был, во-первых, сдержать врага у Камбьи силами ста пятидесяти пехотинцев, взвода минометов и с помощью нескольких немецких орудий. Во-вторых, обеспечить оборону перекрестка дорог Плескау — Дерпт и Камбья — Дерпт. Победоносный неприятель подошел на расстояние в один километр к этому дорожному узлу, впрочем, совершенно открытому и на ровной как ладонь местности. Артиллерия противника, минометы и катюши занимали лес слева от нас. Чтобы закрыть проход, я располагал лишь тремя пушками.

Я устроил свой КП на одной фермочке рядом с перекрестком. Там нас постоянно обстреливали силы Советов, каждый час. Ночью в любой момент мы ждали появления большевистских танков на территории фермы. Мы никогда не спали более десяти минут кряду, не снимали обувь, сидели с гранатами и автоматом на расстоянии вытянутой руки.

Три-четыре раза ночью и днем я бегал от этого дорожного узла до наших позиций в Камбье, в четырех километрах на юго-запад.

Русские кишели повсюду. Моя маленькая машина должна была двигаться с бешеной скоростью в окружении пуль, свистевших, как комары.

Когда я был в Камбье, я беспокоился за наши пушки у перекрестка. Когда я был на перекрестке, я опасался возможной катастрофы в Камбье и с ужасом смотрел на дорогу, постоянно ожидая, что на нее хлынут остатки моей разбитой части, по пятам преследуемой таджиками и калмыками.

* * *

Позади нас зрелище было душераздирающим. Вся Эстония в панике бежала перед русскими куда глаза глядят. Ни одного человеческого существа не оставалось в домах.

Эти люди узнали, что такое Советы, не те, что были в 1918 году, но те, что были в 1940, так сказать, усовершенствованные, цивилизованные, демократизированные. И они оставили после себя ужас.

Эта всеобщая паника воспитывала нас лучше, чем любые политические речи. И не только горожане-буржуа бежали, но и десятки тысяч поденщиков, разнорабочих, мелких крестьян и рабочих с лесопилок из сосновых лесов. Женщины в изнеможении тащили по дорогам свиней, двух-трех баранов. У бедных животных кровоточили ноги. Одна девушка толкала поросенка как тачку, взяв его за задние ноги. Все животные перемешивались, с криком, мычанием, хрюканьем и блеянием. Многие подыхали.

Стояла отвратительная жара. Пожилые женщины были на грани обморока. Внезапно налетали советские самолеты, ныряли на эти гражданские колонны и дико расстреливали их, среди ужасных криков женщин и детей, пронзительного ржания лошадей с распоротыми очередью животами.

Все бедное добро двадцати, пятидесяти семей валялось на земле: распоротые перины, съестные припасы. Несчастные обливались потом, женщины судорожно прижимали младенцев, бежали со сбитыми ступнями в сторону дальних колоколен; старики, качая головами, поднимали брошенные тазы, силой тащили коров.

Куда они дойдут? Где их нагонят? Или где умрут они? До самого края страны те же толпы беженцев бурлили по дорогам, те же истребители расстреливали их…

Когда я был с докладом в пригороде Дерпта у генерала Вагнера, чтобы вернуться на свой КП, мне пришлось пробираться через эти обозы страданий, вид которых переворачивал сердце.

Впереди все пылало; большие квадратные фермы с сотнями черно-белых коров, богатые, зажиточные деревни, красивые белые замки у голубых озер, крыши сараев, покрытые тонкой сосновой черепицей, и даже беседки на кладбищах, ярусами спускавшихся по холмам, облагороженных кипарисами, покрашенными грубыми скамьями, откуда при жизни люди столько раз мирно смотрели на деревни, вспоминая своих умерших.

Страна умирала. Чудесные августовские ночи были измазаны факелами горевших деревень. Коровы, свиньи, куры, гуси — все было брошено на пастбищах и фермах. Ни одной живой души. Советской оккупации каждый предпочитал дорогу, исход, обстрел.

* * *