Любимец Израиля. Повести веселеньких лет

Вы бы видели, что с бедняжкой случилось. Девочка была ярко выраженной кавказской принадлежности и шутки не поняла. Тем более, что рожа у меня тоже смахивает на кавказскую, и предупредил я её очень зло и мрачно. Она не промолвила ни слова и, бледная как смерть, едва доработала до конца смены.

Я не ожидал и тем более не хотел такой реакции, но сейчас мне было не до неё. Шёл второй день, а что я сделал? Ничего!

Невезуха была полная. Только-только я выяснил, куда можно кое-что вынести, как туда и начали выбрасывать груды совершенно пригодных, на мой взгляд, продуктов и товаров. Мимо меня проносились абсолютно свежие печенья, пирожные, слоёные пирожки с различными начинками, шоколадные конфеты и всякие другие сладости, а также куры, мясное филе, орехи… Господи, да разве я мог проследить, сколько всего беспрепятственно выносилось в мусорный отвал за магазином. Завтра супермаркет не работал, и поэтому шёл такой шмон. И это при том, что всё это кушать в течении дня, да и сейчас тоже, персоналу было запрещено строго-настрого. Покупатели могли пробовать от пуза, а мы – ни-ни! Кстати, ту питу, что я стащил, я так и не съел, и сейчас меня уже довольно сильно потрясывало от голода. Но особенно – от возмущения. А так как в магазине было только два несильно занятых шомера (люди, проверяющие у входа и выхода сумки и чеки), то я, имитируя совком и щёткой уборку около одного из них, начал потихоньку выпускать пар. И тут, высказав пару мыслей о мерзости и бездуховности так называемого капитализма и трижды преступной формы того дискредитирующего самого себя обманного социализма, среди которого мы выросли, я неожиданно встретил страстную защиту принципа "Человек человеку – никто!".

– Это тебе не мертворождённый социализм! Это, слава Богу, живой и правильный капитализм! – сказал шомер и характерно, как Муссолини, повёл бородатым подбородком снизу вверх и выпятил его.

– Да нет в конце концов ни здесь, ни в каком другом месте ни социализма, ни капитализма! – удивился я. – Да и какая между ними для нас разница? В одном случае – "Давай-давай, шуруй-шуруй – начальству слава, а нам художественный образ из трёх букв", а в другом – "Давай-давай, шуруй-шуруй – хозяину деньги, а нам всё тот же самый фаллический символ". Термины всё это! Для партийных попов и политологов. Нет, не было и никогда не будет ни фашизма, ни социализма, ни капитализма. Есть, были и будут только ЧЕЛОВИЗМ и звероскотинизм.

– А когда все хапают и обжирают друг друга, то – коммунизм, – ухмыльнулся шомер.

– Не хапают, а доверяют друг другу. И не коммунизм это, а опять же – ЧЕЛОВИЗМ, что друг на друга, конечно, теоретически похоже, а практически – не всегда! Вот у тебя дома наверняка у каждого свой счёт, и это строго моё, а это строго твоё.

– А как же! – с очень большим достоинством сказал шомер и тряхнул претенциозной профессорской бородкой. – У меня дома не твой ЧЕЛОВИЗМ. У меня дома порядок!

– Скука у тебя и бессмыслица, а не порядок! – хотел сказать я, но промолчал.

Таким нельзя говорить больше, чем они могут понять. В своей скорлупе они думают, что счастливы, и никогда не поверят, что за ней есть что-то другое и гораздо большее. Да им и не надо другого. Они достигли своего предела – они мертвы!..

Попозже, увидев, с какой помпой этот орёл-бородач садится в своё сверкающее транспортное средство, я рассмеялся. С кем я спорил? У него же вместо мозгов и души только вот этот лимузин и сытое благополучие…

Но что-то надо было предпринимать. Пар-то я немного выпустил, но ограбление века не клеилось. Поэтому в следующий раз я уже принципиально ничего не взял из дома. При обилии выбрасываемой еды платить за неё, пусть даже гроши, я посчитал супериздевательством и унижением. Ни к прибыли, ни к сверхприбыли это не имело никакого отношения. Это было зомбирование и дрессура торгашеского монстра «купи-продай». Поэтому теперь я воровал еду внаглую. И довольно неплохо насобачился. Тем более, что мне надо было проверить, не от банального ли голода и пролетарской зависти моя ярость.

Проверил!

Наелся!..

Мозги действительно просветлели. Ну сколько я вынесу один? Чепуху! Никто и не заметит. А если и заметит, то не оценит как следует. А вот если поджечь…

Я вздрогнул. С совершенно мистической точностью именно в этот миг где-то у касс раздался душераздирающий вопль звериной мощи и торжества. Покупатели, словно дети, замерли и повернули головы на север.

Катаклизм не заставил себя ждать. Не прошло и десяти секунд, как все увидели несущееся к нам моё несостоявшееся будущее. Два здоровенных работника магазина (а может быть, и агенты) сдавливали с двух сторон растерянно улыбающегося изрядно подпитого славянина. Его руки были намертво припаяны руками «вороны» к ручке тележки, доверху набитой всякой всячиной. Победная судорога сыскного оргазма, начинаясь где-то от предплечья, искажала её лицо, как агония.

Я посторонился, и… тут меня позвали мясники.

У них залило подсобку.

– Ну я вам покажу, сволочи!.. – заскрежетал я зубами, уже мало понимая, к кому обращаюсь.