Любимое уравнение профессора

То выдавливая в курицу лимон, то вилкой отделяя от гарнира фасолины, Профессор забрасывал сына вопросами. О прошлом, о будущем — обо всем без разбору. Его искреннее стремление сделать наш ужин как можно уютнее передалось и мне. И хотя отвечал Коренёк односложно, вопросы он слушал внимательно и от беседы не отключался. Усилия Профессора увенчались успехом: седой математик, тридцатилетняя домработница и десятилетний школьник умудрились поужинать вместе без неловких пауз и тягостного молчания.

При этом старик совсем не подстраивался под детские прихоти. И когда Коренёк клал локти на стол, гремел посудой или допускал еще какой-нибудь моветон (все то, что сам же старик позволял себе до этого дня), Профессор тут же беззлобно журил его.

— Тебе нужно больше есть, — сказал он сыну однажды. — Работа ребенка в том, чтобы расти!

— Я самый маленький в классе, — буркнул Коренёк.

— Нашел о чем волноваться! Просто твоя энергия еще накапливается. Но как только рванет наружу, сразу вымахаешь в здорового верзилу. Вот увидишь: скоро начнешь расти так, что косточки затрещат!

— И с вами тоже так было? — уточнил Коренёк.

— О нет! Я свою энергию, к сожалению, растратил впустую — на всякие ненужные вещи.

— Это какие же?

— Мои лучшие друзья были немного не от мира сего. Не из тех, с кем можно играть в бейсбол или пинать консервную банку. Чтобы с ними играть, даже двигать телом было не нужно.

— Твои друзья болели?

— Наоборот! Они были большими и крепкими, точно скалы. Но поскольку жили они только в моей голове, я играл с ними в уме. Вот на такие игры я и спустил всю энергию, а косточкам ничего не досталось.

— А! Я понял, — сообразил Коренёк. — Эти ваши друзья были числами, да? Мама говорила, вы очень крутой учитель математики.

— Молодец! У тебя и правда чутье… Да, моими единственными друзьями были числа. И как раз мой пример говорит о том, что косточками нужно двигать куда активней, пока ты молод. Понимаешь меня? И съедать все, что у тебя в тарелке, даже если не нравится. Ну, а если своей порцией не наешься, забирай мою, не стесняйся!

— Ого… спасибо.

Эти наши необычные ужины Коренёк воспринимал как аттракцион. Исправно отвечал на вопросы, просил добавки, лишь бы порадовать старика, и украдкой, пока тот не видел, пытался прочесть ту или иную записку на его пиджаке.

Прислушиваясь к их разговорам, я улыбалась и вынашивала очередные коварные планы, как бы еще хитрее замаскировать морковку в завтрашнем ужине.

Родительских объятий Кореньку не хватало с рождения. Когда я впервые увидела его в прозрачной люльке роддома, меня охватила не столько радость, сколько животный страх. Его веки, пятки и мочки ушей, казалось, были еще мокрыми и сморщенными от едва отошедших вод. Глаза полуприкрыты, хотя он, похоже, не спал: крохотные ручки-ножки, торчавшие из-под слишком большой распашонки, капризно подергивались, словно бунтуя против того, что их хозяина оставили здесь по ошибке.

Прижимаясь лицом к окошку палаты новорожденных, я впечатывала губами в стекло, повторяя непонятно кому: «С чего же вы взяли, что этот ребенок — мой?»

Мне было восемнадцать. Не окончив школы, я осталась одна как перст. Мои щеки ввалились от ежеутренней тошноты, терзавшей меня с самого начала беременности и до момента, когда я легла на родильный стол. От волос разило потом, а на пижамных штанах темнело огромное мокрое пятно от всего, что из меня исторглось.

Из всех пятнадцати младенцев, уложенных в палате двумя рядами, не спал только он. До рассвета оставалось еще немного времени, и в коридоре, кроме дежурной сестры под лампой за столиком, не было ни души. Младенец, на которого я смотрела, сжимал и разжимал крохотные кулачки. Под миниатюрными ноготками словно запеклось что-то иссиня-черное. Моя кровь, догадалась я. Прорываясь наружу из своего кокона, он расцарапывал меня изнутри…

— Простите, — промычала я, подползая на ватных ногах к столу дежурной. — Я хочу попросить, чтобы моему ребенку постригли ногти. Он так живо машет руками. Как бы не расцарапал себе лицо!

Может, в ту минуту я лишь пыталась убедить себя, что я хорошая мать? А на самом деле просто мучилась от боли в развороченной утробе?

Сколько я себя помню, отца в моей жизни не было. Мать полюбила того, кто жениться не мог, так что ей пришлось и рожать, и воспитывать меня в одиночку.

Работала мама в свадебном салоне. Сначала была просто на побегушках, помогала везде, где могла: следила за документами, подбирала клиентам гардероб, оформлять зал цветами, координировать посадку на банкетах — и в итоге дослужилась аж до старшего менеджера.

Женщина сильная и несгибаемая, больше всего мама не выносила, когда ее дочь принимали за бедную сиротку. И хотя на самом деле жили мы небогато, она делала все, чтобы наша жизнь казалась другим насыщенной и полной. Работницы из секции одежды отдавали ей остатки тканей от свадебных нарядов, из которых она шила для меня всю одежду. Органист из зала торжеств обучал меня за гроши игре на фортепиано. А в нашей маленькой квартирке всегда стояли чудесные букеты, которые она собирала из оставшихся от церемоний цветов.