Любимое уравнение профессора

— Смотри не погни! И не испачкай! — зашикала я на него. — Для Профессора они бесценны!

Но он меня даже не слышал.

То была его первая в жизни настоящая встреча с бейсбольными карточками. Конечно, он знал, что их собирают коллекционеры, а кое-кто из друзей даже показывал ему свои. Но до сих пор ни разу не заговаривал о них, будто сознательно избегал этой темы. И, в отличие от других детей, уж точно не просил у матери денег на свои личные развлечения.

Но как только он увидел коллекцию Профессора, назад его было уже не вернуть. Перед ним распахнулся совершенно иной мир бейсбола — новая реальность, привлекавшая уже совсем по-другому. Эти маленькие карточки выступали талисманами, сохранявшими от настоящей игры то бесценное, что никакими трансляциями не сберечь. Опасный момент, случайно попавший на фото. Мировой рекорд, зафиксированный на бегу. Сцены всеобщих объятий, ликование толпы… И все это — на кусочке картона в пластиковой обложке, который можно просто держать в руке?

Коренька в этой коллекции притягивало абсолютно все. Не говоря уже о том, что собирал ее сам Профессор.

— Гляди, какой Энацу! Прямо видно, как разлетаются капли пота!.. А, так это и есть Джин Бакки[29]?! Такой длиннорукий… А вот эта вообще-е-е… Вот так поворачиваешь — и получается Энацу в 3-D!!

Ему очень хотелось, чтобы я обратила внимание на каждую его находку в отдельности.

— Все-все, я тебя поняла! — прервала я наконец его восторги. — А теперь живо сложи все как было. Сейчас Профессор придет! — Мне послышался скрип половицы за дверью. — Мы найдем ему новую карту с Энацу, он сразу расколется и всё покажет сам, не торопясь! Ты ничего не перепутал? Порядок у них очень стро…

Но договорить я не успела. То ли от радости, то ли от неожиданной тяжести Коренёк выронил жестянку из рук. Раздался грохот, но карточки были упакованы в коробке так аккуратно и плотно, что выпало совсем немного — только пять или шесть квадратиков (кажется, из «Игроков второй базы») разлетелись по полу вокруг.

Мы тут же бросились их подбирать. Слава богу, ничто не повредилось и все осталось целехоньким. Все, кроме одного. Безупречного порядка, по которому их разложил Профессор.

Я начала беспокоиться. Старик мог проснуться в любую секунду. Конечно, он с удовольствием показал бы нам свою коллекцию, стоило лишь попросить. И не пришлось бы прокрадываться сюда и вздрагивать от каждого шороха. Так что же мешало мне спросить о коллекции в открытую? Может, я просто чуяла: как ребенок вечно прячет что-нибудь от взрослых, так и Профессор не хотел бы показывать эту коллекцию никому вокруг?

— Это Сирасáка, на «Си»… Вставляй сразу после Камáты Минóру[30]!

— А этот как читается?

— Там же канóй приписано. Хóндо Я^′судзи… «Хо»… Он где-то здесь, посередине…

— Ты его знаешь?

— Нет, но, наверно, великий, раз выпустили карточку… Не отвлекайся, думай быстрей!

Протанцевав туда-сюда по алфавиту, мы вернули все выпавшие карточки на места. Но, уже вставляя последнюю, с Мотоя^′сики Конгó, я вдруг заметила: на самом деле эта жестянка глубже, чем кажется.

— А ну-ка, погоди…

Под карточками в секции «Игроки второй базы» открылась щель. Я с трудом просунула в нее палец. Никакого сомнения: двойное дно.

— Что там? — спросил Коренёк озадаченно.

— Все в порядке, — ответила я. — Я сейчас…

Я больше не колебалась. По моей просьбе Коренёк стащил со стола линейку. С трудом раздвинув карточки, я вставила ее в щель.

— Вот, смотри! Там, под картами, еще куча места… Я вот так подержу, а ты просунь туда палец и потяни! Готов?

— Да, сейчас…

Детская ладошка скользнула в узкий проем, и через пару секунд содержимое тайника открылось нашему взору.

Это была рукопись по математике. Примерно в сто страниц, напечатанных по-английски на пишущей машинке. На титульном листе красовалась гербовая печать какого-то университета — официальное признание заслуг. Имя Профессора бросалось в глаза жирным шрифтом. Дата написания — 1957.

— Это задача, которую он решил?

— Похоже на то.

— Но почему он прячет ее? — завороженно протянул Коренёк.

Я быстро подсчитала в уме: 1992 минус 1957… Получается, Профессору было тогда двадцать девять? Замирая от каждого скрипа кресла-качалки, доносившегося из кухни, я начала пролистывать рукопись. С карточкой Мотоясики, бережно зажатой меж пальцев.

Бумага этих страниц была очень старой, но бережность, с которой рукопись читали до сих пор, поражала с первого взгляда. Ни морщинки, ни пятнышка, ни загнутого уголка… Похоже, этой святыней Профессор дорожил ничуть не меньше, чем своими бейсбольными картами. Бумага была приятной на ощупь, а текст набирала какая-то очень виртуозная машинистка — ни одной исправленной опечатки. Страницы аккуратно подогнаны, искусно переплетены. Сей труд ласкал пальцы своим совершенством… Не всякие монархи берегли свои сокровища с таким почтением, невольно подумала я.