Любимовка.Пьесы

Глухая темнота. Чья-то невидимая рука включает свет – противно-голубой. Моисей открывает глаза, щурится от боли, закрывает лицо рукой. Начинается копошение – другие скрипят пружинами кровати, издают гортанные звуки, зевают. Моисей опять открывает глаза, смотрит долго-долго на потолок, на знакомую щербинку, напоминающую голову пса. Спускает ноги с кровати, задевает неприятно холодный ламинат, влезает в тапки. Встает. Поворачивается к голому, без штор, окну – он к нему ближе всех. В окне отражается лампа, но если сильно постараться – можно увидеть дым мусоросжигательного завода. Моисей старается. Непрерывно, как время, идет этот дым из труб – вот и сейчас.

9:30

Лечебно-трудовая мастерская. Тусклый свет, на полотке трещат старые длинные лампы. Голубые волнистые шторы едва прикрывают окна, стянутые решетками. Напротив висит пробковая доска, которую украшают радостная аппликация из цветного картона «Наши работы» и пригвожденные булавками под ней кусочки шитья – носовой платок, фрагмент наволочки с вышивкой, страшный заяц с выпученными глазами-пуговицами, кружевная салфетка. В ряд составлены синие столы с врезанными в них серыми швейными машинками. За ними сидят мужчины и женщины, парни и девушки. Возле стола в крайнем правом ряду, за которым работает улыбчивый Вишнев, стоит трудинструктор в синем халате – молодая, красивая и здоровая Альмира Тальмыровна.

АЛЬМИРА. Ну что это за буква, это не «х», это «у» какая-то. Старайся, пожалуйста, лучше, Вишнев.

Альмира Тальмыровна делает пару проходов между рядами и возвращается на свое место – школьную парту. Достает из сумки телефон, пишет кому-то сообщение, загадочно улыбается.

КИРЬЯКОВА. Альмира Тальмыровна!

АЛЬМИРА. Что, Кирьякова?

КИРЬЯКОВА. Я, по-моему, палец себе прошила.

АЛЬМИРА (не поднимая глаз от телефона). Молодец, Кирьякова.

КИРЬЯКОВА. У меня кровь идет.

АЛЬМИРА. Помогите кто-нибудь Кирьяковой, я крови боюсь. Коновалова, иди посмотри, что там.

ВАЛЯ. Дырка в пальце.

АЛЬМИРА (не отвлекаясь от телефона). Глубокая?

ВАЛЯ. Да нет.

АЛЬМИРА. Перевяжи платком. Можешь сегодня просто так посидеть, Кирьякова.

КИРЬЯКОВА. Альмира Тальмыровна, она мой платок испортила.

Альмира Тальмыровна взбивает рукой волосы, улыбается, делает селфи.

ВАЛЯ. Я перевязала.

КИРЬЯКОВА. Там было хэ вэ, как вы сказали, в честь пасхи, а теперь там кровь.

АЛЬМИРА. Ничего страшного, Кирьякова, нашьешься еще платков в своей жизни. Не страдай.

КИРЬЯКОВА. Иисус тоже страдал.

АЛЬМИРА. Да, Кирьякова, страдал, за нас всех. Поэтому ты давай не страдай и Владиславу Павловичу про палец не рассказывай, а то мне придется страдать.

ТОЛСТЫЙ. Я не думал, что он, СУКА! и за вас страдал.

АЛЬМИРА. С чего это, Силин?

ТОЛСТЫЙ. У вас имя, кажется, татарское. (Непроизвольно корчится).

АЛЬМИРА. А ты что такое расизм, Силин, знаешь?

КИРЬЯКОВА. Расизм. А. Муж. Реакционная теория и политика, утверждающая превосходство одной расы над другой. Проповедники расизма.

АЛЬМИРА. То, что ты знаешь, Кирьякова, я и не сомневалась.

КИРЬЯКОВА. Я умная, Владислав Павлович сказал.

АЛЬМИРА. Не думаю. Твоя память, Кирьякова – побочный продукт аутизма.