Любимые дети

Изделие № 386, наиновейшее в своем роде, включено в сеть (360 в) и работает вхолостую, гудит-покряхтывает, дитятко железное, производственной гимнастикой занимается, а тезка мой и дядька моего дитяти (слесарь 5-го разряда, студент-заочник) сидит в углу за столом, склонившись над чертежами, изучает анатомию своего подопечного. Когда я поздороваюсь: «Привет, Алан!», он ответит: «Привет, Алан!» и протянет мне руку, пряча в кулак замасленную ладонь и выдвигая вперед запястье, крепкое и в меру волосатое, и — стоп-кадр! — мы замрем в рукопожатии, два Алана, а не так уж и давно нас было множество на огромном пространстве, большой народ, именующий себя  а л а н а м и, и родословная наша восходит к скифам, и родословная наша нисходит к осетинам, и теперь при переписи населения нас нетрудно пересчитать — спасибо вам, гунны, готы и дедушка Чингисхан, спасибо тебе, хромоногий Тимур, — нас теперь 500000 — всего? — или чуть больше, или чуть меньше…

А действие между тем продолжается.

Алан поднимает голову и, не отвечая на мое приветствие, кивает в сторону 386-го:

— Слушай.

Значит, снова что-то не так, что-то опять не ладится.

Через час после того, как мы с Эрнстом атаковали З. В., два фокстерьера отчаянных против старого льва, и, отброшенные, уползли, зализывая раны, — он — лев? — зычным рыком призвал меня к себе, и я подошел, но не обрубком хвоста виляя, а вздыбив шерсть на загривке, подошел и уселся без приглашения и даже ногу на ногу закинул нахально.

«Только что звонили из сборочного, — сказал З. В., хмурясь. — Никак не могут запустить триста восемьдесят шестое, автоматика не срабатывает… Вот она, цена ваших фантазий, — помолчав, добавил он и еще добавил: — На бумаге и блажь может показаться открытием, бумага все стерпит, а вот металл ошибок не прощает».

Таким образом, перечеркнув еще раз мой последний эскизик, он заодно и экскурс в прошлое мое совершил и, не найдя в нем ничего утешительного — для себя? — вздохнул ретроспективно и сокрушенно покачал головой, с грустью утверждаясь в собственной правоте. Он не повторил вслух: «Случайность», но я и без того понял, что мне еще долго придется конструировать стеллажи-тачки-вешалки.

«Идите в цех и разберитесь, в чем дело, — сказал он. — И помните — за триста восемьдесят шестое вы отвечаете головой! Сумели напачкать, сумейте и прибрать за собой!»

Я взвился было, оскорбленный, но он властно пресек мой порыв:

«Исполняйте!»

Но промолчал я еще и потому, что такой оборот вполне устраивал меня. Вернее, он устраивал нас обоих. З. В., не сумевший до этого преодолеть мое сопротивление, все же навязал мне свою волю, заставил подчиниться, хоть и по другому, но достаточно неприятному для меня поводу, и тем самым потрафил своему самолюбию, а я, уходя в цех на неопределенный срок, избавлялся от его предыдущего задания, от пожелтевшего листа, кукожившегося на кульмане, и тоже мог подштопать, подлатать свое потрепанное достоинство.

И, словно читая мои мысли, он проворчал мне вслед:

«Пивной котел, как вы его называете, остается за вами. Никто другой делать его не будет».

«Но и триста восемьдесят шестое никто не наладит за меня», — усмехнулся я, оборачиваясь.

«Идите!» — рявкнул он и хотел, наверное, добавить «к черту!» или что-нибудь еще покрепче, но только рукой махнул.

Изделие № 386, серебристое мое, действительно явилось на свет мертворожденным, но виной тому было не фантазийное зачатие его, как поспешили сообщить из цеха, а нечто другое — ошибки, допущенные при изготовлении и сборке. Обнаружив их, я пригласил для разбирательства цеховое начальство, переведя его из обвинителей в ответчики, а в качестве свидетеля пригласил З. В. и, оглашая приговор и торжествуя внутренне, обращался главным образом к нему. Цеховые, ушлые ребята — начальник, зам и два мастера, все работяги в прошлом — мигом уловили это и, слушая, то и дело поглядывали на него, а он молчал, как бы принимая на себя груз чужих грехов, принося в жертву престиж собственного отдела и жертвуя мной в конечном счете. Цеховые и этого не упустили и, не вдаваясь в причины столь странного его поведения, осторожно покачивали головами, соглашаясь со мной вроде бы, а вроде бы и нет, и когда я закончил, покряхтели в раздумье, оглядели 386-е, повздыхали — придется дорабатывать, вспомнили о погоде — такой зимы у нас еще не было, — поговорили о том, о сем, и один из мастеров рассказал старый анекдот, и все посмеялись деликатно и разошлись, довольные друг другом.

«Дадим самого лучшего слесаря», — пообещал мне в утешение начальник цеха.

«Золотые руки», — подхватил зам, хоть яснее ясного было, что они и сами еще не знают, кого имеют в виду.

«Алана», — сказал я.

Цеховые переглянулись, заулыбались, чуть ли не пальчиками стали грозить, умиляясь — ах ты, проказник! — и, расчувствовавшись, окончательно уверились в себе, добрые дяди, благосклонно взирающие на проделки шкодливого, по симпатичного мальчишки, и в полном соответствии с ролью, на которую обрек меня З. В., я сказанул милую дерзость:

«Ну и хитры же вы, голубчики!»

Тут уж они рассмеялись вполне искренне.