Любимые дети

«Значит, договорились? — спросил я. — Алан?»

«Ну, куда от него денешься? — развел руками начальник, обращаясь к споим, и те закудахтали дружно: — Никуда, никуда не денешься».

И потом, когда мы с Аланом занялись реанимацией и 386-е начало оживать понемногу, они все продолжали играть и, принимая на переделку забракованные мной узлы и детали, улыбались понимающе, словно знали за мной какой-то грешок и предлагали сознаться в нем, а я только плечами пожимал в ответ, подтверждая тем самым замечательную житейскую мудрость:

РАЗ МОЛЧИТ, ЗНАЧИТ, ВИНОВАТ,

и, не дождавшись раскаяния, они кивали мне милостиво, укоряя за скрытность и прощая одновременно — не хочешь, не говори, нам и без того все ясно.

Вооружившись гаечным ключом, пассатижами и отверткой, я работал в паре с Аланом, то ли подмастерье по слесарной части, то ли руководитель по инженерной, осуществлял авторский надзор, как это именовалось официально, и, появляясь время от времени, З. В. надзирал за мной самим, все ходил вокруг да около, приглядывался: «Как у вас дела? Что сделано на сегодняшний день?» и наконец задал тот самый вопрос, который прочитывался в улыбках цехового начальства.

«Дефекты изготовления, конечно, исправимы, — проговорил он как бы между прочим и спросил: — Но как быть с дефектами самой конструкции? — и, понизив голос: — Как  б у д е м  выпутываться?»

Вскипев, я схватил молоток, размахнулся и бросил его в дальний угол, в ящик с инструментами. «В десятку», — услышал насмешливый возглас Алана и, остыв разом, смутился и забормотал невнятно:

«Конструкция в порядке, ничего переделывать не придется, — и, злясь уже на самого себя, чуть ли не крикнул в сердцах: — Да вы и сами это знаете!»

З. В. усмехнулся понимающе, и я умолк, невольно вспомнив замечательную житейскую мудрость:

РАЗ ОПРАВДЫВАЕТСЯ, ЗНАЧИТ, ВИНОВАТ.

Когда он ушел — желаю успеха! — Алан, проводив его взглядом, повернулся ко мне:

«Чего кипятишься? — спросил удивленно. — Запустим изделие, и все станет на свои места».

«Хватит на сегодня», — сказал я и, сняв синий замасленный халат, пошел к чугунной раковине мыть руки.

Комковатая сода и вонючее жидкое мыло.

Алан укладывал инструменты, хоть они и так уже были на месте — молоток лег в ящик последним, — перебирал, осматривал, устраивал на ночь и убаюкивать, наверное, начал бы, но вдруг, словно вспомнив что-то, окликнул меня, а я, вытирая руки мокрым, грязным полотенцем, отозвался, недовольный:

«Ну?» — буркнул, не оборачиваясь.

«Неудобно, конечно, просить тебя, — услышал, — но…»

«Давай без церемоний».

«Понимаешь, — сказал он, — я договорился в институте, хочу сдать кое-что досрочно, а такие дела, сам знаешь, легче делать днем, когда преподаватели на месте. Вот я и подумал, не перейти ли нам с тобой в вечернюю смену, если ты не против, конечно? И если начальство твое согласится. Мое-то пойдет мне навстречу»…

«Ну, что ж, — сказал я, — поговорю попробую, — и, глядя на растерзанное, раскуроченное 386-е, — по вечерам нам хоть мешать никто не будет».

На следующий день я получил повестку и не без удовольствия — вот вам и пивной котел! — предъявил ее З. В.

«Может, стоит обратиться в военкомат? — спросил он, поморщившись. — Попросить, чтобы вам дали отсрочку?»

«Нет, — сказал я, — буду приходить после занятий. Хочу пожить в две смены».

«М-да, — протянул он с сомнением, — мне бы ваш оптимизм».

Но разговор с З. В. произошел позже, а тогда я спросил Алана:

«Зачем тебе это нужно?»

«Как зачем? — удивился он. — Хочу окончить институт за пять лет, вместо шести».

«Да я не о том… Ну, закончишь ты его, и что?»

«Перейду к вам, в конструкторский».

«И будешь получать в полтора-два раза меньше, чем теперь».

«А ты? — обиделся он вдруг. — Почему не идешь в слесаря? Работать умеешь, доказал, на четвертый разряд вытянешь, а там и на пятый — вот тебе и в полтора-два раза больше? Давай, слесарей у нас не хватает!»

«Нет, — покачал я головой, — если уж закладывать такие виражи, то лучше мне в деревню вернуться, к земле».

(Ах, неправда, нет, не тянет меня к земле, да и не тянуло никогда.)

«То-то же!» — усмехнулся Алан.

Но разговор этот произошел раньше, а сейчас он говорит:

— Слушай, — и повторяет: — Слушай!