Любимые дети

Рев, свист восторженный, в воздух взлетают дензнаки, и забытый на время, я выбираюсь из толпы и вижу колясочку шагающую, и слышу голос Алана: «Садись! Скорей!», и голос Габо: «Срывайся!», и, благодарный, вскакиваю в коляску, хватаюсь за рычаги и нажимаю изо всех сил, но коляска не трогается, только подрагивает чуть и поскрежетывает, а Людок все приплясывает, и, когда она кончит, телетюлени вспомнят обо мне, и, весь мокрый от пота, я дергаю рычаги, но напрасно — вручную эту конструкцию не приведешь в движение, тут моторчик нужен, моторище! — и я кричу Алану, на помощь его призывая: «Нужен двигатель внутреннего сгорания!», и, то ли очнувшись, то ли проснувшись, повторяю, счастливый:

— Двигатель внутреннего сгорания….

Встаю и, сам уже пританцовывая — привет, Людок! — иду в ванную, споласкиваюсь холодной водой и, глядя в зеркало, улыбаюсь, довольный, и, улыбаясь, покачиваю головой — как же я сразу не додумался? Конечно, мотор надо использовать, дизель! — и, налюбовавшись собой, а заодно и в правильности своей мысли убедившись, возвращаюсь в комнату, подхожу к телефону, снимаю трубку и небрежно так, мизинцем левым набираю номер, слышу длинные гудки и слышу хриплый голос:

— Да?

Это Эрнст.

— Здравствуй, — говорю. — Как поживаешь?

— Что за идиотизм?! — слышу в ответ. — Ты что, умом повредился?

— В каком смысле? — интересуюсь.

— В прямом! — слышу. — Ты знаешь, сколько сейчас времени?

— Представления не имею.

— Час ночи! — сообщает он. — А у меня, между прочим, жена и двое детей.

— Две девочки, — уточняю, зная его больное место.

— Ну и что? — слышу. — Третьим родится мальчик!

— …пятым, шестым, — продолжаю счет. — Благодаря тебе в стране произойдет демографический взрыв!

— С такими, как ты, демографический взрыв невозможен!

— Ладно, — отвечаю, задетый, — рожай, если тебе нравится.

— Лучше о себе подумай!

— Отстань, — ворчу, — для нотаций у меня есть отец.

— Передай ему мои соболезнования.

— Сам передавай!

— Слушай, — говорит он, — у меня складывается мнение, что в детстве тебя мало били.

— Я был хорошим, воспитанным мальчиком.

— Оно и видно!

— Конечно, — говорю. — А теперь скажи — ты знаешь, как действует дизельный двигатель?

— Ты позвонил, чтобы это спросить?!

— Да, — улыбаюсь, — именно это.

— Знаю, — ворчит он, — ну и что?

— Да ничего, — отвечаю небрежно. — Ну-ка представь себе, что получится, если в камеру сгорания дизеля впрыскивать не солярку, а реагенты A и B, а катализатор K прикрепить к головке поршня? Ну, пошевели мозгами! Что мы получим вместо выхлопных газов?

— Производное AB, — бормочет он неуверенно. — Слушай, а ведь в цилиндрах дизеля и давление создается подходящее для нашей реакции… Слушай — это же гениально! Как же никто до сих пор до этого не додумался?!

— Не ори, детей разбудишь.

— Какого же черта ты морочил нам головы своим амортизационным устройством?!

— Это была попытка, первый шаг. Знаешь, кто это сказал?

— Ну?

— Наш бывший начальник З. В.

— Не валяй дурака!

— Ладно, — говорю, — давай кончать, у меня уже ухо вспотело.

— Подожди, — горячится Эрнст, — надо обсудить! Это действительно потрясающая идея! Мы можем создавать линию для непрерывного получения AB! Это же завтрашний день!

ТЕХНОЛОГИЯ ВРЕМЕН НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ.

— Да, — говорю, — да… Спокойной ночи.

Кладу трубку.

Укладываюсь в постель, читаю на сон грядущий: «Как известно, немецкий археолог Шлиман откопал остатки легендарной Трои на глубине 15 метров — такой слой грунта образовался за несколько тысяч лет.

При земляных работах в штате Нью-Джерси на глубине четырех метров рабочие нашли… паровоз XIX века. Затем на этом месте был обнаружен целый завод — остатки литейного цеха, слесарные мастерские, сборочный конвейер. Это предприятие прекратило свои работы всего лишь 70 лет тому назад».

«Сынок, — сказал директор, когда мы с Эрнстом явились к нему с новой идеей, — сынок, — произнес он озадаченно и озабоченно даже, — я не поспеваю за тобой».

Иду по городу, по тихой одноэтажной окраине, а погода солнечная, а я уже целую неделю не выходил днем на улицу — только по утрам, торопясь на работу, и по вечерам, возвращаясь, а утром и вечером еще подмораживает, — и в гонке обыденной не заметил, как пришла весна, и сугробы осели, отяжелев, и на отвалах обнажились ноздреватые, изъеденные бензиновой гарью пласты — счет прошлых снегопадов, — и солнце припекает, спеша стереть следы прошедшего времени и начать новый круг, и я иду, прогуливаясь беспечно, переступаю через ручейки-ручеечки, журчанье бойкое, а Зарина сидит в старом кожаном кресле, и время ее движется по горизонтали, но линия его не прерывистая, как прежде, а безнадежно-сплошная, и, вспомнив об этом, я останавливаюсь в задумчивости, и мне представляется черная могильная плита, да, черная плита мне представляется, а на ней дензнак топорщится членистоногий, травоплотонасекомоядный, и надпись виднеется замшелая:

(ИРБЕК, КАУРБЕК, БАТЫРБЕК),

а также

ГЕРАС И ДУДАР,

и еще одна надпись, дарственная: