Любимые не умирают

   —  И, знаешь, Федя, больше всех от нее доставалось нам с братом. Она никого не жалела, а прежде всего себя. Вскакивала в пять утра, ложилась уже за полночь. Весь день мотается по полям и фермам, до ночи над бумагами корпит. Личной жизни у нее вообще не было. А и откуда ей взяться, с какой сырости? После смерти отца она разучилась улыбаться. Недаром брат, уже став подростком, спросил меня как-то:

   —  Дусь, а наша мамка вообще тетка иль дядька?

  —   Тебе смешно, но мать и впрямь не походила на женщину. У нее исчезли признаки пола. И, как ни горько, но даже стали появляться усы. Это от перестройки организма, такое случается. Но мы тогда не знали. Мать была очень суровой и беспощадной даже к нам, своим детям. Никогда не жалела, ни гладила, не называла теплыми, добрыми словами. Только проверяла, помылись ли мы перед сном? Она заранее предопределила мне работу телятницы, а брату механизатора в своем колхозе и заставляла нас ходить после занятий в школе на телятник и в мехпарк. Там мы помогали, заодно учились будущей работе, но бесплатно. Обидно было, но с матерью не поспоришь. Бывало, как глянет, будто кнутом огреет. Всякое желание спорить с нею пропадало. Мы только и ждали, когда закончим школу. И вот тут-то началось главное. Нам нужно было уговорить мамку отпустить нас в город учиться дальше. Ну на это ушло с месяц, мать поначалу ничего не хотела слышать, а потом я пошла на хитрость и напомнила ее собственную любовь с отцом. Она задумалась и вскоре согласилась.

  Евдокия погладила Федю по плечу:

  —   Тяжело тебе со мной, воробышек? Все говорят, что у меня характер деда и матери в одной обойме живут. Может быть... В роддоме молодые медсестры и акушеры частенько на меня обижались. Но ругала ни без дела. Не молчала о промахах, но и сама просмотрела, передоверила. Думала, что они обрадуются моему уходу, но нет. Ходили к главврачу целыми делегациями, просили оставить меня, но тот уперся, потому что понадобился «стрелочник». Ни одну меня сократили, но оттого не легче. Да и причину не исправили. Смерть роженицы на столе может в любой день повториться. И не в нас дело. Рискуют бабы рожать, не глядя на запреты, а за результат приходится отвечать нам, даже когда не виноваты.

  —   Да забудь ты про свою больницу, поживи спокойно, нормальной бабой, что тебя грызет и точит? К тебе и теперь все три деревни приходят за помощью. Среди ночи прибегают. Верят, просят, чтоб помогла. И куда ты денешься от нас,— улыбался Федя устало:

  —   Может, и есть в тебе материнский норов с дедовской приправой, но знаешь, Дусь, оно не лишнее и жить не мешает. Я не люблю покладистых и послушных телух. С ними тошно, как в ржавом болоте, жизни не чувствуешь. Будь какая есть.

  —   Да? Значит, не устал еще? Слава Богу! А то сегодня мне уже звонили из города. Просят принять здравпункт. Прежний клуб под него пойдет. Набирай бригаду и уложитесь в месяц, ни одним днем больше не дам. Слышишь, Федя?

  —   Я только вчера с мужиками коровник закончил, дай передых! Ну не железный.

  —   Тогда завтра в город смотаешься, детям продукты отвезешь, чтоб внуки не худели и не забывали деревню!

  —   Ладно, так и быть, отвезу! — назвал Евдокию именем ее матери. И вспомнил:

  —   А ведь и мне от нее перепало на каленые. И хотя давно то приключилось, до сих пор помню. Уж так нас Прасковья прихватила всех, аж и теперь вспомнить совестно,— крутнул головой Федор и заговорил помолодевшим голосом, словно в натуре вернулся в прошлое: