Любимый ястреб дома Аббаса

— Еще бы мне не знать, — мрачно отвечал он, принимая у меня уздечку коня. — Тут его все знают. Этот самый демон, собственно, и уничтожил вот этих бихафриди, без счета и без пощады. И еще много кого. Но тут что-то не получается — одно дело пугало для обитателей того самого сада, другое — правая рука Абу Муслима, человек, выявляющий всех и всяких врагов и шпионов. Если вы знаете, это и есть его главная работа, сер.

Да, это я знал. Но снова вспомнив человека без лица в доме винодела Адижера, я решил, что уже ничего не понимаю. Как-то все выглядело слишком просто — Хашим в роли наказующего демона? Но если женшина по имени Гису была неуловима, как ветер, то Хашима каждый день видели в компании с самим мервским барсом… Который только что заставил того самого Хашима пообещать мне, что когда поймает Заргису, отдаст ее мне. И что бы это все значило?

— Про него, — это лишь разговоры, — завершил Юкук. — И вообще-то пора все эти разговоры свести в какую-то картину, чтобы разобраться, что делать дальше. Сегодня — не успеем. Потому что нам обоим в больницу к почтенному Ашофте. Вам — как всегда, а меня обещали познакомить с тем самым типом, что ведет странные разговоры с больными. А еще ведь надо доехать до города по этой проклятой жаре. Мы вернемся и заснем, вот и все. Но завтра пора садиться и говорить.

Лицо Заргису, которое так и не увидела старуха, вдруг сразу и целиком всплыло в моей памяти — как будто она надолго уезжала и вот вернулась. Почти все женщины Ирана красивы, и главная их гордость — это великолепный нос, не только изогнутый, но иногда и совсем не малой толщины. Но даже самые щедрые носы уравновешиваются не менее щедрой и гордой нижней челюстью, а также и чуть выпяченной капризно нижней губой, и в результате улыбки этих женщин бывают попросту ослепительными. Заргису, когда она ехидно улыбалась, была попросту прекрасна — и так же прекрасны были ее как будто наполненные застенчивым страданием медовые глаза под изогнутыми, пытающимися срастись золотистыми бровями. Страдание это, впрочем, было чаще всего обманчивым — как и у большинства женщин, а вот улыбка — абсолютно искренней и на редкость запоминающейся.

Улыбалась ли она, когда втыкала кинжал между ребер воина, придавленного к земле ее телом в звенящей кольчуге?

Что я прочитаю в ее глазах, когда, наконец, посмотрю в них?

Копыта двух коней мерно застучали по дорожной пыли. Резкие тени от кипарисов по сторонам дороги, палящее солнце, нагревающее головную повязку: нескончаемое и затаенно страшное лето.

Я оглянулся: сзади на дороге было пусто.

— Вторая тень у человека появляется скорее в городе, в толпе, — заметил мое движение Юкук. — А тут было бы слышно издалека — конь тихо ходить не умеет.

— Вторая тень? — удивился я. А потом понял и улыбнулся: хорошее выражение, надо бы рассказать брату, это по его части.

А затем сам Юкук превратился в тень.

Несколько дней он спокойно, вяло, без суеты подстерегал вербовщика, серым пятном передвигавшегося меж рядов больных. И более всего времени тратившего на моих — или почти моих — Омара и Михрамана.

Как можно было длинноногому мужчине, в сторону которого поворачивалось немало голов — по большей части женских, — стать незаметным, я не знаю. Но Юкук, изображая то нетрезвого продавца сладостей, то трезвого больного, день за днем приходившего в больницу лечить какую-то язву, краем глаза наблюдал за вербовщиком — а потом и за его перемещениями по городу.

— Тут еще очень важно уметь видеть на большом расстоянии, в том числе не поворачивая голову, — нехотя поделился он со мной одним из секретов. — И не спешить, никогда не спешить. Тот человек ушел, скрылся от тебя — а ты не суетись, не раскрывайся, завтра начнешь сначала.

В результате Юкуку удалось выявить места, где вербовщик ел днем и вечером, конуру, где он спал, — и, наконец, найти дом, куда он иногда ходил. Тот самый дом, который и был целью его терпеливой работы. Дом располагался в северных пригородах, где багровевшая к ночи вода Мургаба еле угадывалась на горизонте, среди скопищ довольно скромных домишек, почти уже сельских.

Жил, как выяснилось, в этом месте «святой человек», к которому просто так прийти было нельзя — надо было для начала знать, что он существует, а потом уговорить немаленькую толпу его поклонников и приживал бросить на тебя хоть взгляд, не говоря о том, чтобы проводить к самому хозяину.

А дальше я выдержал с Юкуком долгий спор: идти ли мне вот просто так, с улицы, в этот странный дом. Я говорил, что у меня есть имя, и есть положение в Мерве — положение человека, с которым время от времени разговаривает сам Абу Муслим. И я поэтому могу заходить в любой дом и называть там свое имя открыто. Есть у меня и дело, по которому я пришел, — мне надо вырвать из лап этих людей двух моих будущих чакиров. Вполне нормальное дело.

Юкук, после долгих споров, согласился отпустить меня лишь с Нанивандаком («он умница, и голова у него холодная») и ничего не ответил на мои расспросы о том, что будет делать сам.