Любимый ястреб дома Аббаса

– Да ничего подобного, – признался я. – Ты бы видел, как Абдаллах грыз целый кулак, когда узнал, что хорасанец победил отряд под командой сына самого Марвана. На этих советах ясно только одно: что Абдаллах смертельно боится, что победа достанется хорасанцам. А какая там победа, если мы с Абу Айюном и вдвоем слабее противника? Вот мы и гуляем по этим равнинам без всякого смысла. Боевые охранения – дрянь, сигналы – все равно что никаких, в обшем того и жди, что встретим какой-нибудь крупный отряд Марвана и, побитые, отойдем. Ты говоришь, что здесь бывал? Вот ты и поведешь отряд, когда будем бежать. Ты хоть знаешь, куда бежать. Другое дело – что от отряда останется. Кстати, Юкук, у Евмана в сотне двое больных. Пойду, посмотрю. Одно хорошо – нежарко.

– Да уж, – признал он, заворачиваясь в попону. – Тут зимой еще и снег бывает.

Мы разошлись, согрев друг другу армейские души.

Следующий день оказался совсем иным. Скакали всадники, поднимая комья мерзлой земли; Абдаллах выставил, наконец, охранение. Потом, к вечеру, мимо наших рядов повезли раненых, бессильно обнимавших лошадиные шеи. Большая часть наших отрядов при этом не трогалась с места и занималась неизвестно чем.

Я, устав от ожидания, разослал нескольких человек, которые к вечеру принесли новости: ночью Абдаллах отправил зачем-то пять сотен кавалеристов на тот берег, они встретились с отрядом кавалерии Марвана и были сильно биты. Шепотом передавали, что с нашей стороны уцелели немногие.

Абдаллах, похоже, доигрался. Сейчас он прикажет собирать колья и шатры и передвигаться подальше на юг, чтобы подставить под удар Марвана армию Абу Айюна. И играм такого рода не будет конца.

Я понял, что если сам, без приказа, не вышлю дозоры, то так и буду сидеть и ждать неизвестно чего, пока не покажется какой-нибудь отряд Марвана и не побьет нас без особого труда, сколько бы нас ни было.

Но сбыться этим дерзким планам была не судьба – меня позвали к Абдаллаху. Я, помнится, с раздражением вышагивал к его шатру, размышляя о том, что каиды, случается, просто мешают своим командирам заниматься их прямым делом.

Подходя к шатру, мирно светившемуся изнутри телесно-розоватым светом, как фонарик из Поднебесной империи, я услышал много возбужденных голосов. Далее – лишь один голос, слова я не разобрал. А потом повисла странная, очень странная пауза.

– Да где же мы их всех будем хоронить?! – прервал эту паузу надтреснутый голос Абдаллаха, а ответом ему была попросту буря веселья, радостное «гра-ха-ха» десятка глоток.

Так ничего и не понимая, я шагнул, согнувшись, в пахнущий чесноком, луком и несвежими ароматическими маслами шатер.

Веселье здесь было каким-то нездоровым, все были странно взвинчены, а больше всех сам Абдаллах; борода его задиристо торчала вперед, и меня он встретил как-то уж совсем весело:

– Сейчас ты у меня надолго запомнишь, как опаздывать! Так, за дело. Омар, мне будет нужен отряд из твоих, парни поздоровее, на тяжелых лошадях. У них должны быть крючья, длинные копья, топоры. Пусть стоят сзади боевых линий, ждут сигнала. Да пусть затмит милосердный Господь разум нашего лысого врага, пусть сделает этот бывший халиф хоть одну глупость, – а речку Господь уже положил к нашим ногам. И солнышко повесил в небе там, где надо.

По– прежнему ничего не понимая, я опустился на ковер. Абдаллах продолжал:

– Как ты уже слышал, Омар, ты сам будешь на правом фланге. Где тебе совершенно не нужно будет все это твое воинство, часть которого и команд-то твоих не понимает. Поэтому самаркандцев, бухарцев и тюрок ты отдашь вот этому, который опаздывает. А Маниах? Принимай под свою команду новую конницу. Ты с ней станешь на левом фланге, там хоть есть где лошадкам побегать. Итого, значит, у тебя будет…

Тут его отвлекли чьи-то пламенные речи на языке народа арабийя, которые я разобрать не мог, хотя похоже было, что ему предлагали прямо сейчас, ночью, переправиться через реку и ударить. И только потом, обернувшись ко мне, полководец закончил:

– В общем, их три тысячи у тебя будет, и неплохо вооруженных. Только попробуй с ними опозориться, эмир. Вот так оно – опаздывать.

И шатер снова затрясся от безудержного «ха-ха-ха, хи-хи-хи».

Три тысячи. Я – эмир. Мне показалось, что я сплю.

– А я сяду в сердце войска, – с неудовольствием пророкотал Абдаллах. – Потому что в сердце наш Ишак и ударит. Он всегда так делает.

Ишак? Я не ослышался? Абдаллах доигрался до того, что встретился с авангардом самого Марвана – и не вьючит коней, не снимает лагерь среди ночи?