Любимый цветок фараона (СИ)

Прошло десять дней, а фараону так и не позволили увидеть царицу. Пентаур лишь на словах спешил в храм, а на деле не отходил от воспитанницы ни на минуту, пусть и заверял фараона, что жизни ее ничего не угрожает. Жреца беспокоило другое, и потому фараон не позволил перенести царицу в ее покои, предпочтя самому уйти в соседнюю комнату — оба хотели увериться в здравомыслии царицы прежде, чем допустить до нее Ти и Никотрису, которые несмотря на запрет каждый день дожидались возвращения фараона, надеясь испросить дозволения войти. Чтобы отвлечь женщин, фараон велел обеим заняться росписями в его гробнице, чтобы смотритель не забыл ни одной детали, необходимой младенцу в загробном мире. И так же велел приготовить игрушки, которые они отнесут туда во время похорон.

— Через пять дней я увижу Нен-Нуфер? — спросил фараон, когда Пентаур присоединился к его вечерней трапезе. — Не молчи. Я устал от твоего молчания.

Пентаур все равно не поднял на него глаз. Бледный, с опущенными плечами, жрец внушал фараону ужас.

— Я могу поручиться лишь за ее тело, — Пентаур растягивал слова, будто не знал, что сказать повелителю. — С душевной болезнью справиться очень тяжело. Ожидая рождения сына, Нен-Нуфер успела проститься с миром живых и сейчас ей тяжело в него вернуться. Она не говорит со мной. Я пытался дать ей перо, но она не хочет и писать. Будем надеяться, что тебя она встретит куда более радостно, — и жрец возложил руки на колени. — Прости, я не могу сегодня есть. И завтра тоже. Я дал обет Пта…

— Тогда и я не стану есть, — фараон резко отодвинул блюдо и уже хотел хлопнуть в ладоши, когда Пентаур поднял руку:

— Не будет в том пользы. Ты прежде всего правитель, а потом уже муж. Не забывай этого. Твоя забота о благе Кемета не умаляет твоей любви к Нен-Нуфер.

— Я все равно не могу есть.

Фараон прикрыл глаза, чтобы вновь увидеть желанный образ. Он завидовал девушкам с опахалами, которых допускали до царицы, когда в спальне становилось невыносимо жарко. Он сам готов был обмахивать царицу, как она когда-то обмахивала его, стоя позади трона. Но жрец оставался неумолим, не позволяя ему входить в опочивальню даже под покровом ночи, даже в часы ее сна. Ожидание оказалось для фараона слишком мучительным, и Сети пару раз предлагал брату свое общество, но тот предпочитал плакать в одиночестве, каря себя за малодушие. Как же ему с улыбкой проводить сына в царство мертвых, когда все мысли сосредоточены на его матери, которую он всеми силами души желает оставить подле себя. Теперь, когда Нен-Нуфер свободна от тяготевшего над ней предначертания смерти, она сумеет насладиться подаренным короной величием. У них будут новые дети, и если кто-то из них покажется ему лучшим наследником, чем сын Хемет, он дарует власть новому избраннику.

Подобные мысли лишали сна, и пять дней вылились в череду мучительных раздумий, потому фараон вступил во мрак спальни, шатаясь, точно пьяный. Нен- Нуфер позволила ему присесть в ногах, но не протянула руки, и, вместо долгожданных пальцев, ему пришлось сжать пустые простыни.

— Ты позволишь мне остаться до утра? — спросил он осторожно.

— Безусловно, — послышался тихий незнакомый голос. — Это твоя спальня. И раз минул срок моего заточения, я хочу вернуться в свои покои.

Ответ прозвучал твердо и ровно, будто Нен-Нуфер все свое молчание репетировала его. А ведь последние перед родами слова звучали признанием в любви, а теперь… Теперь он получил то, на что соглашался перед очами жреца Пта

— он просил жизнь для царицы, даже если та решит провести ее вдали от него. Но слова ли это самой Нен-Нуфер? Или же эта мысль подарена ей Пентауром, который так и не сумел простить фараону обманной женитьбы. Жрец любит ее совсем не так, как Амени. Он любит воспитанницу храма еще с большей страстью, чем сам фараон, и поставил заботу о ней наперед обязанностям перед Пта. Он такой же преступник, как и правитель Кемета, но она, избранница Хатор и Пта, как может она ставить личную обиду наперед блага Кемета, ведь Нен-Нуфер известно, к чему приведет фараона разлука с ней — к полному фиалу и бессонным ночам.

— А я хочу оставить тебя подле себя, — по прежнему тихо, но более настойчиво произнес фараон, пытаясь усовестить жену. Он готов верным псом спать на циновке у ее ног, только бы не стоять у задернутого полога ее спальни. И он не хочет приказывать ей — его руки нынче слишком слабы, чтобы удержать ее запястья. Опомнись, царица Кемета! Опомнись!

— А я хочу уйти и быть подле матери, — Нен-Нуфер даже повысила голос. — Ты не в праве запретить мне это.

— Когда же я запрещал тебе общение с Ти? — фараон пытался говорить тихо, хотя рыдания подступили уже к самому горлу. — Я ке претендую на день, но ночь хочу оставить себе.

— Твои желания не совпадают с желаниями Хатор. За твою ложь я заплатила сыном! — вскричала Нен-Нуфер. — Не упорствуй, ибо ты, как правитель, неприкасаем для Богов, и потому за твои ошибки будут платить те, кто посмел шагнуть за тобой, презрев божественную волю.