Любимый ученик Мехмед (СИ)

— Ты красивый, — улыбнулся учитель, — потому что понравиться ты можешь.

— Но чем я могу понравиться? — с некоторым удивлением спросил ученик.

— У тебя очень красивые глаза, — сказал Андреас.

— Да?

— Да.

— А ещё что у меня красивое?

— У тебя красивая осанка. Красивые широкие плечи.

Уверенности, что ученик поймёт ответы, не было, поэтому Андреас не просто произносил слова по-гречески, но и показывал, о чём говорит. Говоря о плечах, он сам распрямился, а затем легонько дотронулся правой рукой до плеча Мехмеда.

— Они сутулые, — грустно возразил принц по-турецки.

— Ты сутулишься не всегда. Когда ты расправляешь их и гордо держишь голову, это красиво.

Теперь Мехмед поверил, и его охватило воодушевление. Он опять перешёл на греческий:

— А ещё что у меня красивое, учитель?

— У тебя чистая белая кожа. Без веснушек. Это красиво, — Андреас не мог прикоснуться к лицу принца, поэтому показал на себе.

— А есть ещё что-то, учитель? — ученик смотрел на молодого грека и восторженно ловил каждое слово. — Есть ещё что-то?

— Да, есть, — отвечал Андреас. — У тебя красивые волосы.

— Они рыжие.

— Это не важно. Они густые и красиво блестят. Жаль, что тебе нельзя отрастить их чуть длиннее.

Учителю захотелось снова зарыться пальцами в эту рыжую шапку, но тогда пришлось бы снять с принца тюрбан, а повода не было. Это казалось возможным сделать разве что в шутку, чтобы получилась эдакая дружеская возня, но такое поведение учителя могло не развеселить мальчика, а озадачить, поэтому Андреас не решился сделать то, о чём думал. Учитель не имел сегодня права на ошибку, и потому воздействовал без риска — словами.

— Наверное, это всё, учитель? — Мехмед немного сник. — Больше ничего красивого нет?

— У тебя красивые уши, — улыбнулся Андреас. — Они не торчат, а плотно прилегают к голове. Это красиво, — он опять показал на себе.

— Учитель…, - Мехмед вдруг весь засиял. — Я понимаю… Я понимаю тебя, как никогда раньше…, - он больше не находил слов и перешёл на турецкий язык, но учитель не прерывал ученика. — Помнишь, ты говорил, что я должен учить греческий, чтобы лучше понять своих подданных?

— Да, помню, — по-гречески ответил Андреас.

— Ты был прав, — произнёс принц тоже по-гречески, а затем опять перешёл на турецкий: — Учитель, когда ты говоришь по-гречески, это слышится мне совсем иначе в сравнении с тем, когда ты говоришь по-турецки. Когда ты говоришь по-турецки, то будто прячешься, а когда по-гречески, твои слова идут от самого сердца. Я чувствую это. И понимаю тебя лучше. Твои чувства передаются мне… Но я не вполне понимаю, что чувствую… Учитель, почему мне так приятно слышать то, что ты говоришь обо мне? Почему я так волнуюсь, когда ты говоришь, что я красивый?

— Я сказал, что ты можешь понравиться девушке, — опять по-гречески ответил Андреас. — Да, тут есть, из-за чего взволноваться.

— Нет, — Мехмед снова говорил по-гречески. — Ты сказал не только про девушку. Ты сказал, что я понравился тебе самому. Тебе самому. Тебе приятно смотреть на меня и прикасаться ко мне. Я слышал это ясно. В твоём голосе это было.

Андреаса словно ударили по голове подушкой. Он вытаращил глаза на ученика и перешёл на турецкий:

— Я такого не говорил!

Мехмед тоже перешёл на турецкий, произнеся очень тихо:

— Это и есть то, что называют «грех народа Лута»?

Лут — так мусульмане называли праведника Лота, оказавшегося единственным человеком, который, живя в городе Содоме, не разделял особое пристрастие содомян. И всё же Лот принадлежал к числу жителей, населявших Содом, что дало мусульманам повод назвать «грех» содомян не именем города, а будто бы именем самого Лота. Как-то несправедливо. Вот почему Андреасу не нравилось слышать про «грех народа Лута» и вообще про «грех», но в устах Мехмеда упоминание о грехе не звучало осуждающе. Принцу было всё равно, как это называется — лишь бы как-нибудь назвать, чтобы спросить о дальнейшем.

Мальчик угадал в своём учителе то, что учитель скрывал, но открытие не испугало Мехмеда, не заставило вздрогнуть от отвращения, а наоборот. Принц по-прежнему выглядел воодушевлённым и решил слепо довериться учителю, заранее давая согласие на то, о чём не имел полного представления.

«Ну, надо же! Ему не противно», — подумал грек, но не питал иллюзий, ведь неопытный мальчик мог позднее пожалеть о содеянном, несмотря на то, что сейчас сам напрашивался. Вот почему ученика следовало разочаровать. Не только христианская этика, но и здравый смысл призывали поступить так:

— Ах, вот ты что, дерзкий мальчишка! — гневным шёпотом произнёс Андреас, и в глазах грека, теперь не вытаращенных, а сузившихся, был лишь колючий, обжигающий холод. — Я даже не думал, что ты в своей дерзости можешь зайти так далеко! Я думал, что тебе не удастся оскорбить меня, но тебе удалось. Ты оскорбил меня и как человека, и как учителя! Ты обвинил меня в гнусных намерениях!

Теперь уже Мехмед вытаращил глаза и озадаченно пробормотал:

— Обвинил?