Любимый жеребенок дома Маниахов

Он обнял себя за плечи руками в широких шелковых рукавах, прижав подбородок к груди. Ему было интересно, это вне всякого сомнения.

— Если я буду жив, и в Мерве, то хотел бы узнать о результате всей этой истории, — сказал он наконец. — Ну, и отец тоже заинтересовался бы.

Халид поставил чашу с вином на ковер. Нет, он не хлопал в ладоши. Он просунул одну руку в складки палатки и, как я понимаю, щелкнул пальцами. Этого хватило.

Рис с шафраном был нежен и мягок — почти так же хорош, как плов Самарканда. Мясо было удивительно — в чем они его вымачивают, в вине или масле, или в том и другом одновременно? Вино появилось уже другое, черное и очень суровое, напоминавшее о перезрелой ежевике. Хлеб, сделанный по иранскому обычаю чуть сладковатым, казался необычным, но почти уместным. И главное — это все-таки был хлеб, настоящий хлеб, какого я не пробовал с самого Самарканда. Хозяин был мил и весел, развлекая меня историями о проснувшемся Иране, лучшие юноши которого шли теперь писцами и другими администраторами в оживающую империю наследников Пророка. А еще Халид поделился открытием: в такую жару, как сейчас, очень приятно, когда по твоему лбу проводят прохладной девичьей рукой. А отчего она не ледяная, а прохладная — девушка держала ее в ручье или просто полила на руки из кувшина — это знает только она. И вообще, война иногда бывает почти так же приятна и увлекательна, как охота, особенно если не надо воевать.

Все было хорошо на этих шелковых подушках, кроме одного. Приглашенный Халидом милый, вежливый и застенчивый мастер задавать вопросы — иранец, естественно — как выяснилось, не слишком интересовался у шпиона Абу Муслима подробностями его жизни в великом Городе. Все, что я знал к концу ужина — что в Городе есть еще несколько его коллег, больше трех, но меньше десяти, что бы это ни значило. И что там есть кто-то еще, другие шпионы, с которыми эти новички в сложных отношениях.

— Твой отец, Халид? — осторожно поинтересовался я.

Но мой прекрасный хозяин мрачно покачал головой:

— Он только начал создавать свою службу, ведь новому халифату всего два года. И чтобы его люди оказались в каких-либо отношениях с этими, от Абу Муслима… Не в его стиле. Они просто работали бы сами по себе, не нарываясь на ненужные скандалы. Хотя — что я, собственно, знаю…

А кончился прекрасный вечер не очень хорошо.

— Я хотел было тронуться в обратный путь прямо сейчас, ночью, — сказал я. — Ну, попросил бы пару провожатых до расщелины. Но, чтобы не ломать Чиру ноги, все же не отказался бы от тихой палатки до утра.

— И от двух провожатых, которые тем временем будут охранять твой сон, дорогой Ястреб, — сказал мой хозяин, высившийся в ночи черной тенью. — И не только до этого утра, а на три-четыре ночи. Даже не возражай, мой друг. Здесь так хорошо дышится.

Я смотрел на огни сотен костров вокруг нас — огненную сетку на холмах — и питался понять: правильно ли я все расслышал?

— Три ночи, добрый друг моего отца и мой тоже, — снова зазвучал голос у моего плеча. — Не считая этой. Мне страшно от мысли обидеть тебя, но ты ведь сам командовал армией, и не такой уж маленькой. Ты знаешь, что такое отвечать за жизни людей. Если ты сейчас вернешься туда — погибнет больше моих людей, чем могло бы. Через четыре ночи все будет по- другому. Ты пройдешь по следам моей армии, затеряешься там в хаосе… А пока отдохни.

— Ты не понимаешь, Халид, — попытался я отвечать ровным и неторопливым голосом. — Там, в лагере, меня кое-кто ждет. И если я не появлюсь послезавтра, то… Этот человек уже не будет меня ждать.

— Я тебя понимаю, — сказал он, после паузы. «Девочка какая-нибудь, наверное», зазвучал у меня в ушах уверенный голос его отца из другой страны, из другого времени. — Заложники, не правда ли? Жизни моих солдат — против жизни этих твоих… кто бы они ни были. Интересно. Ну, что ж. Мы встретимся утром. Или днем.

Раздался щелчок пальцев. Из темноты возник силуэт, закрывший несколько огней костров на горизонте. Он слабо звенел железом. Моя охрана. Если это можно именно так называть.

Никто не делает тебе больших гадостей, чем человек, который уверен, что ты поймешь его и простишь, думал я, спотыкаясь на травянистом склоне.

У моей постели стоял большой серебряный кувшин воды, лежало чистое полотно. Солдат, посланный меня сторожить, предложил полить мне на руки и голову, и даже собрался помочь мне раздеться. Прохладные ли у него руки? — подумалось мне. И пойдет ли он в бой, размахивая топором, через три дня?

Я спал совсем немного — так, как приказал себе. Потом рывком сел, обхватив колени. Приник глазом к почти невидимой дырке в полотне. Холмы все так же светились кострами.

Затем я мысленно перечислил свои задачи. Выползти из палатки так, чтобы никто не услышал — а стоящие там люди наверняка понимают, что через полог я в таком случае не выйду. Где-то сбоку, значит. Найти, то есть украсть, любого коня — не очень сложно, опыт есть (тут я улыбнулся неким воспоминаниям), а с Чиром придется попрощаться.