Любимых убивают все

– Теперь послушай меня, – сказала она строго. Несмотря на серьезную интонацию в голосе, Йенни излучала необыкновенное дружелюбие. Она смотрела теперь Акселю в глаза (что бывало редко) и заботливо улыбалась. – Ты не обязан извиняться дважды. Я уже все простила и забила на это сто раз. Нет, я даже и не обижалась. Так что просто забудь. Договорились?

Аксель утвердительно кивнул, поджав губы.

– Вот и отличненько, – радостно отозвалась Йенни и неловко развела в стороны руки. – Иди теперь сюда! Free hugs[19]!

Недолго думая, Аксель заключил ее в объятия. Йенни по-матерински нежно обняла его в ответ.

– Друзья? – негромко прошептала она, прижавшись щекой к груди Акселя.

– Друзья.

Аксель сделал глубокий вдох, зажмурился. Он с упоением смаковал карамельно-цветочно-ягодный аромат ее духов. А Йенни в свою очередь по-детски доверчиво прильнула к нему и крепче обхватила его спину руками чуть ниже лопаток.

Они простояли так чуть меньше минуты. Мягкая ночная тишина облепила их, словно пух.

– Так, ладно, это уже становится немного странно и неудобно, – пробормотала Йенни, спешно отстраняясь. Едва заметные ямочки виднелись на ее раскрасневшихся щеках.

– Да, ты, наверное, права.

– Так… куда пойдем? Или ты хотел просто погулять где-нибудь?

– Без разницы, честно. Пойдем туда, куда хочешь.

Чернильно-синее небо усеяли мерцающие звезды, подмигивавшие из-за серебристых туч. Вдоль узких улиц горели фонари. И воздух, пропитавшийся этой прекрасной ночью, пах по-особенному, сладко-травянистым ароматом приближающегося лета.

Сначала Аксель и Йенни говорили на отвлеченные темы, шутили, смеялись. Даже успели обсудить проект. Но чем дольше они рассекали по знакомым с детства местам, чем сильнее проникались магией той изумительной весенней ночи, тем более личными и значимыми становились их разговоры.

– Знаешь, я не хочу, чтобы у тебя сложилось такое… дурное впечатление о ней. Ты просто постарайся понять… представить, каково ей. Наверное, даже мне никогда не понять, как ей больно. Может, если бы я понимал… если бы знал, что делать… если бы заботился о ней лучше, ей стало бы легче, – сказал Аксель, потом закурил, невидящим взглядом смотря перед собой. Безмятежная луна мягко освещала его красивое, но хмурое лицо. – Папа умер из-за сердечной недостаточности. Приступы случались часто в последний год, но в этот раз… В этот раз сердце не выдержало. Мы знали, что такое может произойти в любой момент, и вроде бы были готовы, но все случилось так неожиданно… Наверное, к чьей-то смерти вообще невозможно быть полностью готовым. Маме было очень больно тогда. Все заметили, как она резко постарела лет на пять. Но держалась очень мужественно. Я не ожидал. Но это, конечно, несравнимо с тем, что было через два месяца, когда умер Робби. Никто не мог даже такое вообразить… Я тогда остался на каникулы у него в Стокгольме, и он решил сводить меня в один очень популярный клуб. Там Робби, как потом выяснилось, принял какую-то адскую смесь из тяжелых наркотиков. Ему стало плохо, и я, не понимая, что с ним происходит, вывел его на улицу подышать свежим воздухом. А потом… – Аксель нахмурился. Взгляд его остекленел. – Его не стало по дороге в больницу. Мама приехала в Стокгольм через шесть часов. И, кажется, мама – такая, какой я ее знал, – тоже умерла в тот день. – Аксель повернул голову к Йенни и посмотрел на ее лицо – пустое и бледное, полное невыразимого ужаса. – Не представляешь, каково видеть мать, которой пришлось оплакивать своего ребенка. Не знаю, может ли быть хоть что-то хуже этого. – Аксель вздохнул и глубоко затянулся.

Йенни молча смотрела на него, кусая губы, и ничего уже не чувствовала, кроме его боли – рвущей, совсем не детской.

Аксель не увидел в ее взгляде ни привычного лицемерного сочувствия, под пеленой которого скрывались мысли вроде «Как хорошо, что все это случилось не со мной», ни раздражающей жалости.

– Извини, что гружу тебя этим. Вряд ли тебе хотелось все это выслушивать. Просто… мама не виновата в том, что с ней происходит. То, что ты видела тогда, – результат всего, что ей пришлось пережить… и, наверное, результат моего тотального неумения нормально ее поддерживать.

Аксель натянул на лицо измученную улыбку. Йенни не вымолвила ни слова, замерла посреди улицы, словно бледная керамическая фигурка. Ее ладони были сцеплены в замок – холодные, омытые страданием Акселя.

Йенни изо всех сил пыталась сдержать слезы. Однако несколько капель все же сорвались с ресниц, заскользили по бледным щекам и упали с подбородка крохотными кристаллами.

– Йенни, ты чего? – обеспокоено спросил Аксель, глядя на подругу. Он выбросил окурок и затушил его подошвой кроссовки.

Аксель протянул руку к лицу Йенни, намереваясь вытереть слезы, но Йенни увернулась пристыженно, растерла щеки холодными ладонями.