Любимых убивают все

«У меня нет права плакать. Плакать над его горем… когда он сам даже себе этого не позволяет», – думала она, не отнимая рук от лица. Только Йенни не учла, что Аксель, может быть, все выплакал за прошедший год, все выкричал. Или, может, так одинок и сломлен был в своем горе, что не видел смысла в том, чтобы плакать, – ведь никто бы не услышал, никто бы не смог помочь. – Ты… Я раньше совершенно не понимала, с какими ужасами тебе приходится жить и мириться, – пролепетала Йенни, потупив взор. – Я поражаюсь тому, какой ты… какой ты сильный.

– О чем ты говоришь? Просто на мою долю выпало чуть больше дерьма, чем, скажем, на твою. Хотя это тоже не факт. Я же ничего… совсем ничего о тебе не знаю.

– Даже не пытайся со мной спорить, Аксель, – твердо сказала Йенни.

– Ладно, как скажешь, – усмехнулся он. – Пойдем, если ты не устала, я покажу тебе свою земляничную поляну[20].

Место, о котором он говорил, находилось близко к его дому. Это оказался обыкновенный дощатый пирс. Он располагался в самой отдаленной части пляжа, про которую толпы отдыхающих почти никогда не вспоминали. Море той ночью было спокойным и необычайно живописным. Ребята сели на край пирса, свесив ноги. Какое-то время Йенни медленно оглядывалась по сторонам – хрупкая красота сонной ночной природы поражала ее каждый раз, приятной тоской отзывалась в сердце.

– А ты… ты не винишь Робби за то, что он сделал? – спросила Йенни, старательно избегая смотреть Акселю в глаза. – Не винишь его в том, что все могло быть иначе, не прими… он тогда наркотики?

Аксель задумался, обратив взор к распятым в небе звездам.

– Я не знаю. Сначала я очень злился. Даже не знаю, испытывал ли я когда-либо одновременно столько чувств, как тогда. Я и скорбел по нему, и любил его, и ненавидел его за то, что теперь оплакиваю. – Аксель вздохнул. – Слышала об идее вечного возвращения? Мне кажется, с помощью нее можно оценить, насколько те или иные наши поступки на самом деле ужасны и какую ответственность мы несем за них. Так вот, с этой точки зрения его смерть кажется еще ужасней. То есть ты представляешь, что он будет вечность, снова и снова… – Голос Акселя дрогнул, надломился. – Что он будет вечность в муках умирать и осознавать на своих последних вздохах, что сам же отнял у себя жизнь; мама будет вновь и вновь врываться в морг, плача и не веря, что это мертвое посиневшее тело – ее ребенок. И я… Я тоже буду… – Он замолчал, не в силах закончить предложение. Лицо его скривилось совсем по-ребячески жалко. – И получается, что этот поступок ничем нельзя оправдать. Но, с другой стороны, он сам не понимал, на что шел. Это был первый раз, когда он что-либо такое употреблял. Робби и не знал, наверное, что за дрянь ему подсунули в том клубе. И, мне кажется, он заплатил слишком высокую цену за свою ошибку. Вся семья заплатила, но он… он, в отличие от нас, никогда больше не сможет совершать никаких ошибок. Поэтому я не могу его винить. И не хочу, если честно.

Йенни посмотрела на Акселя. Взгляд его был прикован к едва видимой линии горизонта. Перед ним проносились, точно кружащиеся в смерче листья, воспоминания. В ушах звенели крики, нечеловеческие рыки и предсмертные хрипы. Он уже не слышал своих мыслей, и реальность медленно расплывалась перед ним, точно жирная клякса. Аксель замер. Не смел дышать – воздух полнился удушающим запахом пива. Это был запах странный, потусторонний, пугающий своей резкостью. Аксель крепко зажмурился, закрыл лицо широкой влажной ладонью. Из груди вырвался сдавленный вздох.

Йенни, поддавшись неведомому порыву, накрыла ладонь Акселя своей – ледяной и маленькой. Она не отпускала его долго, не осмеливаясь при этом заговорить. Вдруг он удивленно посмотрел на переплетение их рук, словно не помнил, что был не один, а затем приковал взгляд к лицу Йенни. Этот жест с ее стороны выглядел так по-детски невинно, что Акселю не оставалось ничего, кроме как растянуть губы в измученной, но благодарной улыбке.

Он никогда не задумывался о том, как важно порою знать, что ты можешь вот так просто взять кого-то за руку, пытаясь вновь, словно бредущий в лабиринте слепец, нащупать реальность.

– Аксель, ты ведь понимаешь, что ты всегда можешь поговорить об этом, когда… если тебе нужно. Можешь рассказывать все, что тебя волнует. В любое время. Даже, скажем, часа в три ночи. – Она улыбнулась. – Я все равно почти никогда не сплю.

– Да, конечно, понимаю, – проговорил Аксель бледными губами. – Спасибо.

В ответ Йенни, превозмогая стеснение, лишь крепче сжала его руку. В тех местах, где их ладони соприкасались, Аксель чувствовал легкое покалывание и густое пронизывающее тепло.

Все кругом вновь поглотила тишина. Только убаюкивающий шум воды и громкое стрекотание сверчков нарушали ее царствование на пляже.

* * *

Домой Йенни вернулась в половине одиннадцатого вечера. Она тихонько закрыла за собой дверь и на цыпочках пошла в свою комнату, стараясь не шуметь. После тяжелого учебного дня и продолжительной прогулки ноги немного ныли, особенно стопы. Йенни чувствовала себя изможденной, хоть усталость эта была ей приятна.