Любишь? Счастлива? (СИ)

-- Знаешь, ты подумай, что тебе нужно. И кто. Хорошо? У меня нет желания чувствовать себя насильником.

Любе стало неловко: ну зачем она вообще затеяла всю эту исто­рию?! Он скорее приятен ей, чем нет, но ведь она его не любит... к чему тогда все? Ей было совестно. И перед ним - по­тому что он вообще ни в чем не виноват, и перед собой - потому что мысль о неправильности всего происходящего упрямо не давала ей покоя.

Обрывать резко было жалко, как бы глупо это ни звучало - Люба уже успела привыкнуть к их свободному общению. Продолжать - значило оказаться в постели начальника уже в ближайшие дни. Это тоже не встраивалось в ее пазл. И Люба невольно выбрала третий, самый трудный вариант - не говорить ни да, ни нет.

Дни летели один за другим, и напряжение в воздухе витало не­слабое. Шура мужественно держал себя в руках, не форсируя события и не давя. Наоборот, по косвенным фразам поняв, в чем, собственно, дело, он предоставил ей выбор: остаться с ним или вернуться к тому, кого она любит. Без обид. Он видел, что ее мучает сложившаяся ситуация, и смирился в ожидании ее ре­шения.

В какой-то момент Любе стало настолько остро жаль влюблен­ного человека, который проявлял запредельные в ее понимании чудеса терпения и такта, что она готова была уже на все, чтоб стало легче хотя бы ему. Ей, в сущности, было все равно. Полу­чив то злополучное сообщение в чате, она будто перегорела. И ничто не дрогнуло внутри, когда Люба спокойно заперла за спи­ной дверь кабинета начальника и обернулась к Шуре, расстеги­вая рубашку.

-- Ты же хочешь меня?

Вопрос глупо повис в воздухе. Затем мужчина медленно откинул назад вечную прядь, подошел к ней, погладил по волосам, прижал на несколько секунд к себе... и аккуратно застегнул все до единой пуговицы, - Глупая ты еще, маленькая... Недолюбленная... Так мне не нужно. Отпирай дверь, надо работать: у тебя ошибка при вводе данных проскочила, программа сбоит. У меня весь график дыбом встал, разруливай давай.

Любе вновь стало совестно. За кого она, в самом деле, его при­нимает? За маньяка, которому приспичило любой ценой? Дурь! и стыдно...

Больше она не пыталась его провоцировать. Хотя целомудренным их общение назвать было трудно. Наконец настало время оперы, и после спектакля они до одури целовались непо­далеку от входа в метро - оборачивались люди, ветер беспощад­но трепал волосы... Любе было почти страшно: такой власти над мужчиной она еще никогда не чувствовала и не знала, как с ней обращаться... То через пару дней он, как обычно, провожал ее домой, и при выходе из вагона, держа ее за руку, предложил поехать с ним в северную столицу на конференцию.

-- Нет уж, - засмеялась она, играя кончиком косы, - не поеду я с тобой ни в какой Питер... Еще изнасилуешь у Медного всадника.

***

Шло время, и однажды для проведения какого-то очередного исследования потребовалось приехать в университет в воскресенье: вопрос был довольно срочный, база для экспери­мента находилась на кафедре. Ну и народу никого - тоже плюс. Никакой суеты. Изначально их должно было быть трое: Шура, Люба и Коля, их коллега и приятель. Но в последний момент у Коли что-то не сложилось, и герои остались вдвоем в лаборато­рии. Эксперимент они ухитрились провести довольно быстро, благо, обстановка позволяла работать, ни на что не отвлекаясь. Еще какое-то время ушло, чтоб зафиксировать произведенные измерения в протоколе, сфотографировать, описать процесс. По­следний этап оказался самым простым: Шура диктовал, Люба печатала. Занимайся этим один человек, времени ушло бы при­мерно вдвое больше. Таким образом, они освободились раньше предполагаемого момента и с чистой совестью уселись пить чай на кафедре. Люба с интересом оглядывалась по сторонам: она была в этом месте впервые, и дух университета ей понравился. Старая мебель, скрипучий рассохшийся паркет с непередавае­мым едва уловимым теплым запахом, огромная кафедральная библиотека с очень древними изданиями... Стеклопластиковый новодел, заполонивший здание ее родного учебного заведения, ей претил. А здесь во всем чувствовалась история, память...

В какой-то момент Люба оказалась в объятиях начальника. И было это совершенно легко и естественно, обоюдно и свободно. Ушли ощущения самопредательства и вины. Шура совершенно потерял голову от ее податливости, не мог сразу поверить в воз­можность происходящего...