Любить, бояться, убивать

Я незаметно скрестила за спиной пальцы – как мы делали в детстве, чтобы клятва «не засчиталась».

– Ладно. Слушай. Маманя у меня – как родила – впала в депресняк. Что ты хочешь: в пятьдесят два, без мужа, младенца завести. Денег нет, молока нет. Спать не может – все ей мерещится, что дитя плачет. Девчонка едва хныкнет – сразу ее на руки хватает. Хотя ты видела – если не обращать внимания, мелкая сама задрыхнет, – каланча презрительно катнула коляску. – А как у нас лечат депрессию? Народным способом?

– Травы какие-нибудь?

– Какие, на хрен, травы! Бухает она! Я борюсь, бутылки выкидываю, денег не даю, на улицу не пускаю, а она все равно где-то достает. И напивается всегда так хитро. Сначала даже не поймешь, что приняла: ходит прямо, говорит разумно и не пахнет от нее вроде. А потом – шарах, и сразу полная невменялка.

– Так это… к врачу ее надо!

– Она не хочет. Боится, что на учет поставят и дочку отберут. На улице она не пьет. А дома – я с ней справляюсь. Но хитрая ведь, зараза. Пока я на посту – ни глотка. Дождется, пока совсем вымотаюсь и вырублюсь – тогда только бутылочку из загашника достает. Вот и за два дня до того, как на квесте мужика убили, она дорвалась до водки своей поганой.

Я обратилась в слух. Шпала вздохнула.

– Я легла спать после обеда, часа в три – после суток была, а потом еще с младенцем возилась. А мамаша – хитрюга. Поняла, что меня теперь пушкой не разбудишь – и давай кирять. В девять вечера я от крика просыпаюсь. Сестрица вопит на весь дом, а маман храпит в кухне на полу. Я разозлилась – по щекам ее отхлестала, ледяной водой облила. Полаялись мы, короче. Она поклялась – ну как всегда – что больше ни в жизнь. Я успокоилась. Заварила чай. И тут маман говорит:

– К нам во двор сегодня злоумышленник приходил.

– И чего творил?

– Камеры наблюдения портил. На том подъезде, где «Школа танцев», и на соседнем.

– И как он их портил?

Я ей особо не верю – она спьяну или с похмелья бред часто несет.

– Ну… я не видела, как конкретно. Подошел, постоял у подъезда – вроде кнопки домофона нажимал. А потом смотрю – на цыпочки встал, тянется к камере. От нее вроде как искра вспыхнула – и парень сразу прочь. А потом у соседнего подъезда то же самое сделал.

И такая важная докладывает:

– Я его взять решила. Куртку накинула – и во двор.

– Взяла? – издеваюсь я.

– Нет. Меня увидел – сразу как дунет! Разве я смогу молодого догнать. Убежал. Но я проверила. Камеры действительно вроде как опалены. Глазки́ не светятся. Можешь сама посмотреть.

– И во сколько это было?

Мать смутилась:

– Я за временем не следила особо… Но вскоре, как ты заснула. Часа в четыре.

– А как этот парень выглядел?

– Черный.

– Почему черный? Негр, что ли?

– Лица не видела. Но куртка, штаны, ботинки, шапка – точно, черные.

Шпала вздохнула:

– Я б не поверила. Но на следующий день – это уже накануне убийства, когда я опять после смены отсыпалась, мать меня специально разбудила. Вопит:

– Этот черный опять пришел!

Я матернулась, но встала. Пошла смотреть.

И правда ведь.

Парень, весь в черном, действительно за гаражами стоял. И смотрел – на тот подъезд, где «Школа танцев».

– Как выглядел?

– Да как и сказала она. Молодой. Черные штаны, черный плащ. Шапочка черная на глаза надвинута. И еще очки темные – хотя дождь шел.

– Что делал?

– Ничего. Стоял. Недвижимо. Как памятник. Мать предложила в полицию позвонить: типа, она подтвердит, что именно этот камеры вчера сломал. Но я запретила.

– Почему?

– Ну, черное – не примета. И лица не видно. И парень – просто стоял. Ничего плохого не делал. А что камеры ломал – это только мать видела. Вдруг ей причудилось все? На прошлой неделе к нам в кухню уже ангел являлся. На подоконнике устроился, крыльями махал.

– Ну… так бы и сказала в полиции… что не гарантируешь. Потому что человек не разглядел.

– Ага. Почему не разглядел? Ах, выпивает?! И менты сразу в опеку. Сестрицу – в дом малютки. Тогда мать вообще с горя сопьется.

– Слушай, ну где уголовный розыск – и где опека?

– Не. Все равно не пойду. Страшно. Мы и дверь не открыли, когда полицейские с опросом явились.

– Может, письмо им анонимное написать? – предложила я.

– На фиг. Пусть сами разбираются.

– Но, с другой стороны, этот ваш черный – он и не делал ничего, что с убийством связано. Камеры – да, сломал. Но на квест он ведь не входил?

– Кто знает. Может, потому и ломал, чтоб незаметно войти. В ночь убийства, – парировала девица.

– Но тогда вы в окно не смотрели?

– Не-а, – вздохнула шпала. – Не до того было. У мелкой живот болел. Носились вокруг нее. Выглянули, только когда кипеш начался. Вечером. После одиннадцати.

– Слушай, а у вас на каждом подъезде камеры?

– Да. И остальные целы. Я проверила. Из интереса.

– Тогда этот черный мог в кадр попасть.

– Точно! – обрадовалась девица. – Значит, мы вообще ни при чем. Пусть полиция сама ищет!

«Нет уж, – мелькнуло у меня. – Таких подарков я Перепелкину делать не буду».

А вслух произнесла как можно равнодушнее: