Любить Джона: Нерассказанная история

С приближением визита Синтии и Джулиана Йоко стала звонить еще больше. В один день я насчитала двадцать три звонка. В среднем, однако, она звонила раз пятнадцать. К концу месяца ее счет за разговоры на дальние расстояния составил 3000 долларов. Ее звонки все время держали Джона в напряжении. В ту ночь, когда я дала ей уговорить себя вернуться в Дакоту, она сказала мне, что мне придется побыть с ним пару недель. Прошли уже три. Йоко все время намекала мне, что я задерживаюсь дольше положенного, ноя не отвечала на ее намеки. Когда она расспрашивала Джона о наших отношениях, он также был немногословен. У нее не было точного представления о том, как у нас дела, и в надежде что — нибудь выяснить Йоко продолжала звонить и звонить.

За день до приезда Синтии и Джулиана Джон со злостью бросил трубку. У него был мертвенно — бледный вид. «Фанг Йи, — закричал он, — случилось что — то ужасное.»

Я посмотрела на него. Его глаза сверкали огнем. «Что такое?» — спросила я.

Джон не отвечал.

«Что она тебе сказала?»

Хотя он не отвечал, по выражению его глаз было ясно, что накануне приезда Синтии и Джулиана может разразиться буря.

«Ладно, не говори. Но послушай хотя бы меня, — твердо сказала я. — Я никогда многого не просила. Но сейчас прошу тебя об одном. Твой сын не видел тебя уже несколько лет. Чтобы тебе ни сказали, ты завтра должен хорошо встретить Джулиана.»

Джон не ответил. В раздумье, он прошагал взад и вперед до самой ночи. Мне не спалось, и я не ложилась. Джон вышел в гостиную и спросил, в чем дело.

«Я не могу перенести мысль, что ты можешь обидеть Джулиана. Это напоминает мне мое детство.»

Джон вдруг переменился. «У Йоко просто паранойя, — сказал он со смехом. — Она боится, что я вернусь с Синтией в Англию и разведусь с ней, и она получит небольшую компенсацию за развод — так же, как и Синтия когда — то.»

Джон улыбнулся мне, но это было не надолго. Вдруг он нахмурился и замолчал. Я поняла, что он попал в ловушку между своим беспокойством и чувством справедливости.

Когда на следующее утро Джон встал, он так нервничал, что стал курить сигареты одну за другой и непрестанно расхаживать. Мы наняли лимузин, чтобы поехать в аэропорт. Когда он подъехал к нашему дому, Джон сказал водителю подождать. Он еще немного походил по комнате с сигаретой, но не пил. Наконец он решился. «Поехали», — сказал Джон и пошел к двери.

В лимузине он был поглощен нервозностью и таким же оставался в аэропорте, пока мы ждали посадки самолета.

Джулиан заметил Джона, как только они с Синтией прошли через пропускные ворота. Лицо ребенка озарилось широкой улыбкой. «Папа… папа!» — позвал он, подбегая к Джону.

Джон подхватил сына на руки и крепко обнял его. Потом он поприветствовал Синтию и вежливо поцеловал ее в щеку. «Привет, Мэй», — сказала она, протягивая руку.

«Ты помнишь, Мэй, когда она была в Англии?» — спросил Джон Джулиана. Мне было приятно, что он помнит, что мы играли с ним в Титтенхерсте. Мы повели их в лимузин. Сначала все молчали, потом Джон спросил Джулиана о полете. Восторженная речь мальчика сломала лед, и когда мы приехали в отель, все чувствовали себя более свободно.

В номере Джон и Синтия поговорили о старых временах, а я поиграла с Джулианом. Джон, однако, вскоре забеспокоился. «Нам нужно идти, — сказал он. — Мы завтра пообедаем все вместе», — добавил он.

«Отличная мысль», — воскликнула Синтия.

Джон направился к двери, и я последовала за ним. Он провел с сыном меньше получаса — вот и все, что получил Джулиан в первый день.

На следующий день Джон смог побыть с ними два часа до того, как его нервы не выдержали.

Настоящим испытанием должен был стать следующий день, в который мы планировали сводить Джулиана в Диснейленд. Джон не хотел брать Синтию. Джулиан, однако, спрятался за диваном и не шел, пока не пойдет его мама, и в конце концов Джон уступил. По дороге у Джулиана было смешанное чувство между легкостью и стеснительностью перед своим отцом. Он сказал Джону: «Мне не верится, что я теперь могу говорить с тобой, когда захочу». Джон был озадачен. «Ты помнишь, как я навещал тебя в Англии? Мне разрешали говорить с тобой только один или два раза в день. Иначе мне вообще не разрешали говорить с тобой», — рассказал ему Джулиан.

Джон начал расслабляться. Он спросил сына о школе и о друзьях, какая ему нравится музыка и учится ли он играть на каком — нибудь инструменте. Синтия, как настоящая англичанка, была очень сдержанна, но ко мне она относилась дружелюбно и очень сердечно. Было видно, что у нее остались чувства к Джону. Также было видно, что она приехала в Штаты не для того, чтобы увести его у Йоко. Синтия считала, что поскольку они когда — то столько времени были вместе, они могут легко разговаривать друг с другом. Все в ней говорило о том, что она ничего не ждет от Джона, и тот был тронут ее сердечностью. Все шло много лучше, чем я надеялась.

Перед тем, как мы приехали в Диснейленд, Джон твердо сказал: надо остерегаться фотографов. Мне не нравится, чтобы ребенка снимали только потому, что у него знаменитый папаша. Не выношу всех этих звезд, которые для рекламы фотографируются семьями. Если я увижу фотографа, я разобью его ебучую камеру.»

Когда мы вошли в парк, Джулиан очень оживился. Он носился от одного аттракциона к другому, уговаривая Джона идти за ним. Похоже, им было весело вместе. Когда они побежали куда — то вперед, Синтия повернулась ко мне. «Когда я узнала о вас с Джоном, я была очень рада. Я поняла, что Джулиан сможет снова увидеть своего отца. В самом деле, — сказала она на свой английский манер, — чтобы ни произошло между нами с Джоном, ему не следует разводиться и со своим сыном.»

Синтия тепло улыбнулась мне, и у нас завязался разговор о нашем детстве. Я понимала, что это довольно странная встреча первой жены и любовницы, но Синтия не испытывала никакой ревности. Я сказала ей, что мы счастливы, и что у нас возникают проблемы, только когда Джон напьется.

«Джон всегда пьет, когда чувствует себя неуверенно, — ответила она. — Когда ему было девятнадцать, он отчаянно хотел добиться успеха как музыкант и боялся, что не сможет. Когда он был пьян, кому — нибудь всегда доставалось.»

Джон был в восторге от прогулки и от Джулиана. «Он как маленький мужчина, — все время повторял он мне. — С ним можно поговорить. Он может размышлять и обсуждать вещи. Я в изумлении.»

Через два дня мы вместе с Синтией ужинали в доме Мэла Эванса. Все немного выпили и после ужина уселись на полу, слушая, как весело Синтия и Джон вспоминают добрые старые денечки. Они позабавили нас рассказами о своем времяпрепровождении в ашраме Махариши Махеш Йоги. В конце Синтия заметила: «Знаешь, Джон, я всегда хотела еще одного ребенка.»

«От кого?» — спросил Джон, уставившись на нее.

Синтия помедлила. «От тебя», — ответила она небрежно.

«Я не могу больше иметь детей. Я стерилизован.»

«Не понимаю», — сказала Синтия.

«Я точно знаю, что не могу больше иметь детей. Меня проверяли медики, и у моей спермы слабый импульс из — за того, что я принимал наркотики.»

Вскоре после этого Джон решил уйти.

По дороге домой он размышлял о замечании Синтии насчет ребенка. Как только мы вернулись, он позвонил Йоко. «Ты была права, Йоко, — сказал он. — Она по — прежнему любит меня и сделает все, чтобы вернуть меня.»

Несколько дней спустя мы с Джоном решили пойти в «Трубадур». Он предвкушал это уже давно. Ему нравилось, как Энн Риблз исполняет «Я не переношу дождя», и он очень хотел пойти на открытие ее шоу в «Трубадуре». Перед концертом мы ужинали вместе с Джимом Келтнером и его женой Синтией, Джесси Эдом Дейвисом и его подружкой Пэтти. Джесси привел с собой какого — то дружка, типичного хиппи, оставшегося безымянным и почти все время молчавшим. Когда мы приехали в ресторан, я сразу заметила, что Джесси ведет себя как — то странно.

Джесси, как и Фил Спектор, любил, когда откалывались какие — нибудь штучки. Людей такого типа Джон и выбирал себе в друзья. Ему нравилось идти у них на поводу, но, к несчастью, когда он был с ними, его склонность к саморазрушению выходила на поверхность.

Как только появился официант, Джон заказал выпивку, которую он недавно полюбил: бренди «Александр». Хотя он и пил водку, Джону нравились напитки со сливками и сладкие ликеры. Вкус у них был, как у молочных коктейлей, и он мог глотать и х быстро и легко. Джон пользовался алкоголем, как лекарством, чтобы успокаивать свои нервы. Словно ребенок, он предпочитал вкусные, сладкие лекарства, которые совсем не походили на лекарства.

«Я хочу есть, — сказала я. — Давайте закажем что — нибудь.»

«Еще рано», — сказал Джесси.

Подозвали официанта и заказали еще выпивки. Затем еще по двойной. Наконец заказали ужин. К тому времени Джон уже начал балдеть и немного терять контроль. Я поняла, что предстоит веселенькая ночь.

Во время ужина Джон сходил в уборную. Там в кладовой он раскопал коробку с санитарными салфетками и каким — то образом прилепил ко лбу гигиенический тампон. Джону это казалось забавным, Джесси, конечно, тоже. Келтнеры и я пытались снять с него этот тампон, но чем больше мы уговаривали его, тем более непреклонным он становился. «Мне так нравится, — сказал он. — Мне так нравится.»

Джон и Джесси заказали еще выпивки и так расшумелись, что управляющий сказал нам, что, если мы не утихомиримся, нам придется уйти. Джона уже пора было вести домой, но я боялась, что если увести его, не посмотрев Энн Риблз, то он может еще больше разбуяниться. В любом случае я знала, что предстоит шумный вечерок.

Джон решительно собирался идти в «Трубадур» с тампоном. «Молодец, Джон, — сказал Джесси. — Ты должен делать то, что тебе хочется.»

Когда мы пришли в «Трубадур», клуб был наполнен публикой. Наконец к нам подошла официантка. У нее было много работы, и она явно была в запарке. Вместо того, чтобы просто сделать заказ, Джон стал дразнить и подкалывать ее. «Это Джон Леннон. Ты знаешь, что это Джон Леннон?» — говорил ей Джесси. Джон ухмылялся ей. Официантка не отвечала и только со злостью смотрела в сторону. Джон еще подразнил ее, Наконец напитки были заказаны и доставлены. Во время выступления Энн Риблз Джон выкрикивал непристойности. Его голос резко звучал по всему залу.

Некоторые смеялись, кто — то возмущался, а некоторые оборачивались и шикали на него. На все это Джон отвечал новым залпом ругательств, еще более громким. Аудитории не хотелось, чтобы шоу было испорчено. В то же время их завораживало, что это сам Джон Леннон публично борзеет.

Джон продолжал в том же духе, и публика разволновалась еще больше, так что в конце концов нас попросили оттуда. Когда мы вышли к автостоянке, Келтнеры попрощались и ушли.

Джим Келтнер, человек с мягкими манерами, весь вечер держался с юмором. Позже он как — то сказал мне, что слышал однажды о том, что когда БИТЛЗ были в Гамбурге, после выступлений Джон иногда напивался, и, притворяясь немцем, выходил и нападал на английских моряков, которые впоследствии обвиняли немцев в избиении и грабеже. Джим всегда считал, что в отличие от их публичного имиджа в БИТЛЗ была темная сторона, и его не удивили пьяные выходки Джона.

После ухода Келтнеров Джон все еще со своим причудливым головным убором стал настаивать, чтобы Джесси, Пэтти и тот молчаливый друг пошли к нам домой.

«Нет, Джон, — сказала я. — Достаточно на сегодня.»

«Мы хотели бы пойти», — твердил Джесси.

«Не будь невежливой с нашими гостями», — сказал Джон.

Когда я вела машину назад на Вест — Харпер авеню, Джон вдруг заявил: «Я хочу выйти».

«Мы почти дома, Джон», — сказала я ему.

«Я хочу выйти сейчас». Несмотря на то, что машина ехала, ДЖон открыл дверь и выпал на дорогу. Я подъехала назад и вышла к нему. Он был так силен, что чуть не сбил меня с ног. Наконец мне удалось втащить его в машину.

Когда мы пришли домой, Джон осмотрелся, хихикнул и сказал: «Здесь слишком светло». Он взял сковородку и разбил ею кухонный светильник. Вместе с Джесси они разразились хохотом.

Мы с Пэтти уселись в гостиной, наблюдая за Джоном и Джесси. Тот или другой говорили какую — нибудь глупость, и оба заливались еще более истерическим смехом. Я встала и пошла в ванную, попросив Пэтти присматривать за ними. Вдруг я услышала глухой удар. Потом Пэтти закричала: «Ты убил его!»

Я побежала назад в кухню. Джесси лежал на полу.

«Ты убил его! Ты убил его!» — причитала Пэтти.

«Нет, не убил!» Джон взял из холодильника банку апельсинового сока и вылил его на Джесси. Тот пошевелился.

Джон ухмыльнулся. «Видишь, он вовсе не мертвый».

Он объяснил, что пошел в кухню за кока — колой. Джесси последовал за ним. Джон достал бутылку кока — колы и треснул ею по голове Джесси. Тот рухнул на пол.

«Ты убил его!» — снова завизжала Пэтти.

«Он в порядке», — заверила я ее.

«Джон убил его!» — вопила она.

Я постаралась поставить Джесси на ноги. «Ты убил его!» — кричала Пэтти, хотя видела, что Джесси, качаясь, идет к дивану. «Он умер!» — выкрикивала она, хотя тот уже сидел и улыбался.

В это время раздался стук в дверь.

«Кто там?» — спросила я.

«Полиция».

Я посмотрела в дверную щель и увидела униформу. «Кто это?» — снова спросила я.

«Полицейское отделение Лос — Анджелеса», — ответил сердитый голос.

«Блядство!» — воскликнул Джон.

Полиция всегда вызывала в нем страх. Их вид напоминал ему то, как в 1968 году он с Йоко был схвачен за хранение наркотиков. Он бросился вверх по лестнице и спрятался в спальне. Снова раздался стук полиции. Я попыталась открыть дверь, но кто — то запер ее изнутри и вытащил ключ из замка.

Полицейские постучали снова.

«Одну минуту, — сказала я. — Это глухой замок, и мне надо найти ключ.» Я стала искать ключ по квартире. Стук продолжался. У Пэтти его не было, у Джона и Джесси — тоже. «Кто взял ключ?» — кричала я. Потом я побежала назад к двери поговорить с полицией.

«Вы это ищите?» — это был друг Джесси, который молчал весь вечер. Он дал мне ключ, и я открыла дверь.

В лицо мне смотрели револьверы и яркие фонари. «Была жалоба, что в этой квартире стреляли», — сказал офицер. Они продолжали держать револьверы, проходя мимо меня в квартиру.

«Посмотрите, — сказала я. — Мы просто выпили и подурачились, но никого не убивали.»

Полицейские чувствовали запах спиртного и не опускали свои револьверы. Ничего не найдя внизу один из них сказал: «Посмотрим наверху.»

«Сейчас», — сказала я и поднялась по лестнице. Полицейский с револьвером в руке следовал за мной. Увидев Джона, он занял боевую стойку, держа револьвер обеими руками.

«Джон, ты должен спуститься вниз», — тихо сказала я.

«Нет.» — Он был в необычайном напряжении.

«Ты должен спуститься, — спокойно повторила я. — Если они поднимутся за тобой, будет хуже.»

«Блядство.»

Джон медленно последовал за мной мимо полицейского и спустился по лестнице. Все полицейские с восторгом смотрели на него. Однако они все еще направляли свои револьверы и фонари в его сторону. Джон улыбнулся им.

Самый младший фараон почтительно спросил: «Как вы думаете, БИТЛЗ когда — нибудь соберутся вместе?»

«Кто знает, — нервно ответил Джон. — Кто знает.»

У полицейских не было ордера на обыск, но они все же внимательно осмотрелись вокруг — вероятно, в поисках наркотиков. Затем они сказали нам больше не шуметь и ушли. Их посещение подействовало на Джесси отрезвляюще, и вскоре они с Пэтти решили пойти, забрав с собой своего молчаливого друга.

Я проводила их до машины. Стоя на улице, я слышала, как Джон кричал: «Я ненавижу Романа Поланского. Он ебучий козел.» В его голосе слышались в равной степени ярость и мука. Он кричал так же, как и в ночь, когда Спектор связал его.

Я ринулась назад в квартиру. Джон был наверху. Трясясь от ярости, он пытался выломать одну из четырех стоек кровати. «Это все из — за Романа Поланского! — кричал он. — Во всем виноват Роман Поланский!» Мы встречали Романа Поланского на нескольких вечерах, и Джон никогда не выражал злости по отношению к нему. На моих глазах он начал методично разрушать все, что попадалось ему под руку. Он поднял телевизор и с силой швырнул его об стену. Взяв светильник, он разбил им зеркало, а потом разбил светильник об стул. Он вытащил из шкафа ящик и стал рвать на клочки одежду. Я постаралась успокоить его, но когда я приблизилась к нему, Джон сорвал цепочку с моей шеи — цепочку, которую, как он знал, я обещала своей маме никогда не снимать — бросил ее на пол и растоптал.

Мои слова не действовали на него. Джон был в ярости из — за того, что позволил Джесси манипулировать собой и был унижен действиями полиции. У него снова случился заскок. Самым лучшим было держаться от него подальше. Я старалась сохранять спокойствие, нов таком состоянии Джон был очень опасен, и я боялась его.

Мне была нужна помощь, но я не знала, кого разбудить. Подумав немного, я решила позвонить Йоко. В конце концов я позволила ей уговорить себя вернуться — пусть знает, на что она меня подбила.

Пока я с ней говорила, ей были слышны звуки разрушения. Йоко не захотела участвовать в этом. «Позвони Эллиоту Минцу», — обрубила она и повесила трубку.

Я тут же позвонила Эллиоту, который сказал, что уже идет.

«Эллиот, — заорал Джон. — Я не потерплю этого еврейского ублюдка в моем доме. Я убью его, если он войдет сюда.»

Я опустилась вниз и старалась сохранять спокойствие, пока не придет Эллиот, а Джон наверху продолжал все крушить. Время от времени он выходил на лестницу и выкрикивал: «Если я увижу этого еврейского ублюдка, я убью его.» Однако Джон не спускался, и шум вскоре прекратился. Я подумала, что он вырубился и потихоньку поднялась, готовая убежать, если Джон все еще не спит. В комнате был завал, и Джон отрубился на сломанной кровати. Мне стало так грустно, что я заплакала. Эллиот так и не пришел.

Проснувшись утром, Джон посмотрел вокруг. «Я снова наделал дел? — спросил он, опять ничего не помня. — Что случилось?»

Я протерла глаза и дрожащим голосом описала, что было.

Джон поднял свою разбитую гитару «Мартин»: на нее упал телевизор. «Впервые за все эти годы я сломал свою вещь». Он повернулся и печально посмотрел на меня. «На тебе нет твоей цепочки», — сказал он. Я показала ее. «Извини, извини, — тихо сказал Джон. — Я не хочу, чтобы Джулиан узнал об этом.»

Я встала и приготовила кофе. Позвонила Йоко. Она назвала три причины ночного происшествия, и Джон повторил их мне: Джон взорвался потому, что я не делала свою работу, что Синтия хотела вернуть его, и что он увиделся с Джулианом, несмотря на то, что ей было обидно от того, что она не может увидеться со своей дочерью, Киоко, которую, как утверждала Йоко, похитил ее отец, второй муж Йоко, Тони Кокс.

Вскоре позвонил Эллиот Минц и сказал, что подошел к входной двери, но услышав, как Джон кричит, что убьет его, решил не входить.

«Он очень смелый человек», — сардонически заметил Джон, когда я отошла от телефона. Затем он позвонил Джулиану и с удовольствием поболтал с ним. Похоже было, что они с Синтией ничего не знали о случившемся, и Джону стало легче.

Когда в полдень мы вышли из дома, перед зданием была небольшая толпа. Пока мы шли к машине, они тянулись за нами. Нам еще не было известно, что мы стали газетной сенсацией. На первой странице был помещен подробный материал об «Инциденте с «коктесом» в «Трубадуре», в котором приводились слова официантки о том, что Джон настойчиво повторял ей, что он Джон Леннон (что было неправдой), и что она ответила ему: «Ты просто придурок с «коктесом» на голове» (чего я от нее не слышала). Газета также описывала посещение нашей квартиры полицией и напечатала наш адрес. Теперь было понятно, почему возле дома месились люди. К вечеру их стало еще больше. Все время звонил телефон, и репортеры просили информации из первых рук.

Джон чувствовал себя в западне. Он не хотел выходить к толпе, но и торчать в заточении не хотелось.

«Нам надо убраться отсюда, — сказал он. — Давай переедем в отель.»

«А как мы за него будем платить?» — спросила я.

Джон задумался. «Мы внесем эти расходы в бюджет альбома. Поехали.»

Собрав вещи, мы переехали в отель «Биверли Вилшер». В течение трех месяцев мы дважды вселялись и выезжали из квартиры Гарольда Сидера, въехали и выехали из дома Лу Адлера и слетали в Нью — Йорк, вернувшись на следующий день в Лос — Анджелес. Когда мы регистрировались в отеле, Джон повернулся ко мне и сказал: «Мне следует назвать род своих занятий — цыган».

На следующий день мы увиделись с Синтией и Джулианом. Хотя они читали обо всем в газетах, они ни словом не обмолвились об инциденте с «коктесом», и мы тоже молчали. Визит Джулиана приближался к концу, и Джон изо всех сил старался в эти последние дни доставить своему сыну как можно больше удовольствия. Поскольку Джулиану очень понравился Диснейленд, мы сходили туда еще два раза.

Когда они уезжали, мы отвезли их в аэропорт. «Я хочу снова приехать к тебе в следующие каникулы», — сказал Джулиан Джону перед посадкой в самолет.

Когда мы вернулись в машину, Джон откинулся на спинку сиденья и с глубоким облегчением выдохнул.

«Ты должен дать мне одно обещание», — сказала я по дороге домой.

«О чем?»

«Я хочу, чтобы ты звонил один раз в неделю Джулиану. Будет ужасно, если ты разочаруешь его, снова исчезнув. Ты для него теперь реальность и должен поддерживать с ним связь.»

Джон что — то промямлил. Потом сказал: «Это правильно. Я обещаю тебе, Фанг Йи.» Помолчав немного, он вдруг сказал: «Мне очень хотелось бы поддерживать отношения со своим сыном.»

После отъезда Джулиана наше внимание естественно переключилось снова на Спектора, который был озабочен одним: судебным слушанием дела об опекунстве. «Слушание завтра, и мне нужно, чтобы вы пошли со мной. Мне нужно, чтобы вы были со мной в зале суда. Мне нужно, чтобы вы сидели рядом со мной.»

Мы решили пойти. Джон действительно хотел помочь. Но как только Спектор увидел свою жену Ронни в зале суда, он вскочил и стал на всю комнату выкрикивать ругательства в ее адрес. Джон изо всех сил старался усадить его, и кончилось тем, что они стали спорить между собой.

«Я думал, ты хоть на этот раз будешь вести себя спокойно, — сказала Джон. — Неужели ты собираешься прийти сюда днем и разораться перед судьями?»

Спектор снова разразился гневной оскорбительной тирадой. «Джон вздохнул. «Фил…, — сказал он устало. — Фил…», — героически пытаясь образумить его, но Спектора было невозможно остановить.

«Мне противно. Я больше не могу.» — Джон взял меня за руку, и мы встали, оставив Спектора на полу фразе. Мы так и не узнали, чем закончилось слушание. Джон не хотел звонить ему, а Спектор не позвонил нам.