В течение того месяца Йоко продолжала звонить непрерывно. Они с Джоном дружески разговаривали, и ничто из сказанного ею не огорчало его. Тем не менее к концу месяца поведение Джона стало меняться. С каждым днем он становился все более тихим и один раз лег в десять вечера и встал поздно утром.
«Джон, с тобой все в порядке?» — спросила я.
«Да, да.»
На следующий день он встал раньше меня, и я нашла его во дворе, читающим. «Ты хочешь позавтракать?» — спросила я.
Джон не ответил. Наконец он встал и пошел в дом. Поев, снова вышел, сел и продолжил чтение. В полдень, когда все пошли к бассейну, он встал и снова пошел в дом.
Позже я вошла в спальню.
«Что — нибудь не так?» — спросила я.
«Мне нужно побыть одному.» Он отвернулся.
Так продолжалось несколько дней. Хотя Джон, казалось, отстранился от меня, физически страсть между нами вовсе не исчезла. У Джона был взрывной характер, и, очевидно, он вдруг стал отдаляться от своих друзей и от меня в своих мыслях, но те телом. Я не понимала, что происходит, и с каждым днем становилась все более обескураженной и нервозной.
Внезапно Джон перестал пить и отказался от поставок наркотиков. Все, чего он хотел, это читать и быть одному.
«Я что — нибудь сделала?» — спросила я.
«Мне нужно побыть одному!»
Его угрюмым выражением лица сказано было все.
В тот вечер, однако, когда мы снова отправились в студию, он наконец открылся.
«Гарри сказал мне, что харкал кровью. Должно быть, подхватил этот ебучий грипп, а потом так много пел в разгар болезни. Мне следовало остановить его. Я должен был дать ему отдохнуть.»
Джон посмотрел на меня. Он был по — настоящему напуган. «Я не хочу, чтобы меня вздрючили, — сказал он. — Я чертовски боюсь.»
В ту ночь мы проговорили целый час до того, как отправиться спать. Я подумала, что поняла, отчего Джон был задумчив и была рада, что он наконец захотел рассказать о том, что у него на уме. Мы нежно занимались любовью, а потом уснули.
Утром, однако, Джон снова замолчал и оставался таким следующие несколько дней. Я опять занервничала и чувствовала себя неспокойно. Все остальные в доме, похоже, не замечали в Джоне перемены, и мне не с кем было поговорить, отчего я чувствовала себя еще более неуверенно.
Я сидела в одиночестве возле бассейна, когда ко мне присоединились Клаус и Синтия. «Мы слышали, что Джон собирается в Нью — Йорк», — сказал между прочим Клаус во время разговора.
Я встала и разыскала Джона. «Мы уезжаем в Нью — Йорк?» — Спросила я.
«Я уезжаю, а не ты.»
«Что ты задумал?»
«Я свожу Гарри в Нью — Йорк. Если мы с ним уберемся из Лос — Анджелеса, у меня будет больше шансов добиться, чтобы он записал вокал.»
«Джон, я не хочу оставаться здесь одна.»
«Мне нужно побыть одному. Тебе нельзя ехать со мной», — резко ответил он.
«Сколько времени тебя не будет?»
«Не знаю. Я позвоню тебе.»
Мы смотрели друг на друга, но ни один из нас не проронил больше ни слова. Я вернулась к бассейну и села, стараясь не заплакать. Джон мог предложить мне поехать домой в свою квартиру вместо того, чтобы оставить меня одну в Лос — Анджелесе. Он мог спросить, хватит ли у меня денег, чтобы жить здесь одной. Снова мое благосостояние как — будто абсолютно ничего не значило для него. Мне было очень обидно, ноя так любила его, что даже не позволила себе выразить свой гнев. Я просто решила принять бравый вид и держаться. В воскресенье вечером Джон уехал в Нью — Йорк. Гарри должен был последовать за ним через несколько дней. Расстались мы довольно холодно. Джон слегка поцеловал меня и сел в лимузин. В начале месяца я боялась, что он разбуянится в новом доме. Какая ирония! Он совершенно протрезвел и вдруг решил действовать дальше без меня. Я чувствовала себя обиженной, разгневанной и смятенной. Мне было не понятно, почему же Джон решил покинуть меня.
Я спрашивала себя: может, это конец? Эта мысль была мне противна, но с Джоном конец мог быть в любой момент. Я решила дать ему две недели. Если все не нормализуется, я воспользуюсь той тысячей долларов, выданной нам на жизнь Кэпитол Рекордз, чтобы вернуться в Нью — Йорк и начать новую жизнь.